Забавно представить себе, например, что за существо могло бы быть сторожевой собакой возле дома демона? Или каков бы мог быть его конь? Или как бы демоны могли заниматься любовью? Я думаю, это весьма разрушительное зрелище, — закряхтел библиотекарь старческим трескучим смехом.
Марко подождал, пока старик откашляется, и налил ему ещё чаю. Библиотекарь с благодарностью принял чашку и продолжил:
— Некоторые, прибывшие с Шерабом Тсерингом в первом тебет- ском посольстве сюда, к нам, совершали интересный ритуал. Помню, я спросил твоего друга, что это за песнопения. Красивые и одновременно завораживающие мощью. Он ответил, что его друзья-колдуны призывают демона, который — это мне показалось странным, но я не привык возражать чужим религиозным взглядам, — так вот, этот демон дал обещание защищать людей от других демонов. Деталей я не помню, но тот демон воплощал Тень Земли. Впрямую его имя просто так не называли, ибо только… э-э-э… обходное название, такое описательное, можно без опаски употреблять. Я понял, что демоны могучи настолько, что ведут себя в нашем мире как слоны в посудной лавке. Кстати, Шераб Тсеринг не любил слово «демоны». Я думаю, вполне логично предположить, что если кто-то поклоняется «добрым демонам», то есть и те, кто поклоняется злым. Но вот только каким демонам поклоняются те, кто противостоит тебе? Я не знаю… Глупо сражаться со всем этим в одиночку. Тебе нужен союзник.
— Но где его взять?
— И снова эта прямолинейность… — с ноткой досады пробормотал старик. — Союзника нельзя
— Да чего уж тут хорошего?
— Если бы тебе противостоял какой-то объединённый противник, твоя песенка, молодой человек, была бы спета. Но… знаешь, есть хорошая поговорка: «Враг моего врага — мой друг». Тебе нужно искать временного союза с тем, кто враждует с твоими врагами.
— Кто бы это мог быть?
— Ищи. А я очень устал.
Картинку вдруг заволокло туманом, словно молоко пролилось на свиток, заливая буквы и размывая тушь. Старик открывал рот, что-то ещё говорил, но Марко этого уже не слышал. Верхнее Море Забвения обрушилось на него, ласково взяв в плен оцепеневший разум, и заволокло всё глубоким сном, таким, какой обычно нападает на жарком, хорошо прогретом лугу, после хорошего обеда, на полных коленях деревенской простушки, пахнущей молоком и ягодами, собранными только что, тут же рядом, в подлеске, и ты уже не можешь идти, голова уютно устроилась на упругом бедре девушки, она поёт заунывную и безысходную крестьянскую песню без начала и конца, и от её грубоватых рук веет сладким запахом давленых ягод, пальцы чуть кисловаты от домашнего сыра, рассыпающегося словно творог, и ты даже не можешь поднести ко рту мех с вином и просишь её брызнуть из него тебе прямо в рот, и солнце безжалостно колет глаза сквозь прорехи в листве, и вокруг, в пении крохотных луговых птиц, в стрекоте кузнечиков и высоком клёкоте мышкующей пустельги, в высоченной траве, легко, как вода, скрывающей любой юный грех, повсюду разлита такая невероятная благодать, что вот оно, вот оно, Царствие Божие, не надо никуда идти, и лицо крестьянки в ореоле солнечных лучей преображается в лик Богоматери, её руки теребят твои волосы, и лоно пахнет мёдом, прожигая домотканую рабочую юбку, всю в скатышах и местами в намертво прицепившихся двузубых семечках череды…
Череда. Что такое
— С возвращением, молодой господин, — радостно выкрикнул молодой охранник, и его звонкий голос больно резанул уши, всё ещё с наслаждением купавшиеся в звуках неведомого луга.Десять.
А на следующее утро вся огромная территория дворца вскипела сливовым белоцветьем, которое к вечеру догнали встрепенувшиеся от холодной спячки кривоватые яблони, раскрывшие мириады лепестков, и к закату дня сливочная и розовая пена залила уже все высохшие русла дворцовых улиц, пусто щерящихся меж домов-утёсов, цветенье окатило одуряющей сладостью площади и парки, патокой влилось в покои, закружило голову, задушило объятьями тысяч цветочных лепестков-пальчиков.
Красноглазый и хмурый от недосыпания Марко осоловело глядел на лопающиеся на глазах бутоны, налитые, как истомившаяся девка. Сквозь зелёные чешуйки яростно продирались наружу робкие лепестки, словно нежные крылья бабочки выпрастывались из-под заскорузлой шкурки куколки. Повсеместно стоял неуловимый шелест, всюду виделось мелкое движение нарождающейся листвы, веточки-паутинки нервно вздрагивали, тронутые невидимыми духами весны, и во всём этом белокипенном буйстве плясала такая безграничная радость, что невозможно было удержаться от ребячества, встрепенувшегося в каждой клеточке тела, расправлявшего грудь влажным предчувствием чего-то радостного, свежего.
Марку по-прежнему повсюду виделись следы присутствия тех, о ком он боялся даже помыслить, но весенний цветочный шквал придал ему сил, на которые он даже и не надеялся. Лопающиеся почки брызгали микроскопическими капельками сока, повисшими в воздухе подобно тончайшей кисее, смягчавшими режущие краски весны и острые очертания недостроенных зданий. И в этом дурманном мареве, в толще соков, вырвавшихся наконец на поверхность земли после бесконечно долгой зимовки, струилось столько жизни, сколько было, наверное, лишь в момент творения.
Мимо Марка стайкой пробежали нарядные служанки из Цветочного предела, закрывая лица от несущихся навстречу тонких капель. Хохоча и бросая друг в друга цветами, девчонки так увлеклись игрой, что даже не заметили молодого человека, глубоко погружённого в свои переживания. Прохладный смятый бутон сливы шлёпнулся о Маркову щёку, обдав крохотным терпким взрывом, и он снова подивился тому, как легко меняется картинка вокруг. Вот только что его сердце терзал ужас, и всего один маленький цветок, брошенный неловкой рукой, вновь вернул его душе детскую способность петь.
Марко обогнул теряющийся вдали дворцовый сад, там и сям пронизанный башенками пагод, и остановил неспешно двигающийся пустой паланкин. Развалившись на подушках, он отогнул занавесь и, с наслаждением вдыхая смешанный аромат цветов, приказал везти его к ближайшим воротам. Несколько отрядов стражи протрусили в том же направлении, и Марко окриком приказал рабам поспешать.
У распахнутых ворот уже толпились люди, в основном дворня, окружённая плотным стальным кольцом дневной стражи, алые бунчуки колыхались над блистающими грибками-шляпками охраны, словно суетливые райские птички, вырвавшиеся из дворцовых клеток. Марко легко выпрыгнул наружу, не дожидаясь остановки паланкина, и рабы неловко крякнули в такт: внезапно полегчавший паланкин подпрыгнул на подрессоренных поносках, нарушая взятый ими темп.
