Машина снов

с него взять?! Одно слово — полоумный. Только полоумный может столько денег заплатить, не торгуясь. Чжао пробовал и торговаться, но посмотрел в эти жуткие рыбьи глаза и замолк. Раз уж я теперь предатель, что с того? По крайней мере, с выгодой. От добра добра не ищут. Хватит мне теперь и на домик, и на женитьбу.

А предательство требовалось простое. Чжао Полосатый не вносил в свой отчёт маленькую деталь: каждое утро сумасшедший покидал дворец, переодевшись торговцем, на скрипучей арбе. А почти каждый вечер возвращался обратно. Иногда он задерживался на сутки. Как он объяснялся со стражей там, за стеной, Чжао Полосатому было неведомо (про Кончак-мергена он не знал). Да это и не его дело. Его дело — не видеть того, что не положено. Да деньги свои сберегать.

Через две недели остова двух других машин были готовы. Марко снял большой склад близ Таможенного стола, вроде как под хлопок-сырец и тонкорунную шерсть с севера. Проклеенные дорогостоящим пальмовым волокном, привезённым морем с Явы, брусья будущих скелетов дозревали под грязно-белыми хлопьями ваты, приглушавшими отвратительный запах клея, изготовленного из рыбьей кости. Муслин для занавесей отбеливался под весенним солнцем над пологой крышей склада, превращая его в глазах Марка в таинственный корабль, готовый к отправке. Тугие полотна гудели под ветром, отдаваясь в сердце молодого венецианца небесной музыкой. Всё его тело пело в предвкушении новых путешествий, он отчего-то чувствовал ту же непонятную радость, что будоражила его во времена, когда он подростком мечтал о путешествии на край земли в команде отца.

Все необходимые материалы Марко покупал через разных посредников, малыми партиями, чтобы не вызвать подозрений у шныряющих повсюду ханских соглядатаев. Иногда он действовал через посредников, один вид которых вызвал бы брезгливую гримасу у дворцовой публики. Иногда ему приходилось вступать в переговоры самому, и тогда он долго переживал приступы паранойи, ему казалось, что все его действия записываются невидимым учётчиком, всё, вплоть до самых незначительных мелочей, вплоть до мимолётных мыслей. Но что-то необъяснимое толкало его дальше. Чувство риска, чувство того, что он совершает сейчас нечто недозволенное, выходящее за пределы его молчаливых договорённостей с Хубилаем, пьянило, кружило голову, дразнило и заставляло вновь и вновь покидать пределы дворца на скрипучей арбе под видом нищего крестьянина, замотанного в тряпьё.

Великий хан, медленно приходивший в себя после недавнего неудачного покушения на императорский кортеж, не звал его ко двору, что немного раздражало Марка. Каждое утро он по установленному образцу аккуратно справлялся у начальника службы протокола, нужен ли он Хубилаю, и каждый раз, получая отрицательный ответ, испытывал двоякое чувство растерянности и свободы. Растерянности от того, что император так и не дал оценку происходящему и не определял его дальнейших действий, с другой стороны, впервые Марко не ощущал над собою тени тяжкой ханской десницы, что походило на первую самостоятельную прогулку ребёнка, которого родители отпустили во двор.

Нанятые для работы четверо катайских плотников были уверены, что строят камнемётные машины, поэтому Марко мог быть относительно спокоен: только самоубийца мог рассказывать встречному и поперечному катайцу о тайной работе над военной машиной. Таким образом, Марку удалось держать всё более-менее в секрете. Конечно, о полной уверенности не могло идти и речи, но Кончак-мерген, исправно сообщавший ему о малейших слухах, молчал о странной возне в одном из складов, стало быть, всё шло по плану.

Труднее всего пришлось, когда настал черёд нанести на уже собранные остова машин магические буквы сумеречного языка. В день, когда Марко впервые попытался перенести их на бумагу и спрятать под одеждой, буквально на подходе к полузаброшенной хоздороге его остановил патруль. Пайцзу он оставил под половицей, чтобы не выдать своего высокого положения, и сейчас умирал от страха, совершенно не представляя, как он, бродяга, объяснит цель своего появления во дворце. Одетый в распоследние лохмотья, Марко десять раз пожалел, что не захватил никаких бумаг, разрешающих ему хотя бы приближаться к Запретному городу. К счастью, он нанёс на лицо мерзкий состав, делавший кожу красной, бугристой, словно изъеденной болезнью. Разморённый весенним солнышком патруль брезгливо посмотрел на Марка и ограничился тем, что пару раз огрел «бродягу» ножнами, проследил за тем, чтобы он погрузился на свою арбу, уплатил четыре монеты в частный фонд (считай в карман) мужественных стражников и уматывал ко всем чертям, пока не перезаразил своей дрянью к такой-то матери ханских слуг. Непрестанно кланяясь, Марко выполнил приказ, кряхтя и охая, словно удары причинили ему нестерпимую боль.

Когда он наконец добрался до склада, выяснилось, что буквы наполовину стёрлись от пота, наполовину оказались переписаны неверно. В течение следующей недели Марко убедился в том, что буквы действительно несли в себе магическую силу. Он мог поклясться здоровьем и жизнью отца, что переписал их тщательнее писца, копирующего высочайший императорский приказ, но, когда приезжал на склад, буквы утрачивали нужные апострофы либо, наоборот, приобретали странные очертания. А один раз, когда ему показалось, что он переписал их особенно удачно, буквы, словно издеваясь над Марком, превратились в обычные чернильные квадратики. Марко чуть не заплакал с досады. Один плотник, глядя на то, как он убивается, усмехнулся было в рукав, за что тут же получил поперёк живота мечом плашмя. «Я повернул лезвие в последний момент, — холодно сказал Марко скорчившемуся на полу катайцу. — В следующий раз я этого делать не буду, поотсекаю всем четверым руки и ноги и оставлю доживать свой век обрубками».

Плотники в ужасе бросились целовать ему ноги. Марку, испытавшему в этот момент невероятное омерзение, стоило больших усилий не устраивать дальнейших экзекуций.

К началу третьей недели, когда пружинистые скелеты машин обросли кожаными растяжками и были практически готовы, Марко в отчаянии взмолился, запрокинув голову к небу. Ну почему? ну что я должен сделать, чтобы нанести магические буквы? Неужели всё напрасно?! Он стоял на пологой крыше, скрытый от посторонних глаз трепещущими полотнищами будущих занавесок, стоял на коленях, как молящийся посереди храма, и шептал что-то бессвязное. Горечь поражения зашевелилась чёрным червём, толкалась тошнотой и тяжестью, слабила колени. Марко бил себя ладонью по щекам, стараясь разозлиться, чтобы вытащить себя из состояния подступающей паники, но страх неумолимо надвигался.

Он вспоминал последний разговор с Костасом, его горячечное хрипение, обломки рёбер, зубами торчащих сквозь плоть, покрытую коркой засохшей крови. «Оружие, эта машина — страшное оружие, которое нельзя отдавать в руки варваров», — говорил Костас.

Но что это за оружие, которое нельзя использовать?! Без магических букв его новые машины — как детский меч из дерева. Что можно сделать таким мечом? Напугать бродячую собаку?

Вечером Марко предпринял последнюю попытку вдохнуть жизнь в копии машин. Он начисто вымылся, словно стирая с себя дурные мысли, чужие взгляды, слухи, домыслы, всё, что невидимым грузом лежало на его плечах. Надел чистое белое платье, отполировал лезвие меча и устроился поудобнее в обтянутой кожей лежанке машины, глядя на лёгкое дыхание занавесей. Ветер всё не утихал, песчинки бились в занавеси и столбцы, с тихим шорохом осыпаясь на пол и снова поднимаясь по сложной спирали. Марко мучался невозможностью заснуть, встревоженный смутным вихрем чувств, которые никак не мог в точности определить. Тоска и странная робость трепали его сердце мелкими беззубыми рыбёшками, мешая сомкнуть глаза.