Бес уставился на него тяжелым взглядом. Он поставил свой стакан на стойку, и нечестивая троица направилась к выходу. У дверей Хлюст что-то сказал своим дружкам; те громко заржали.
С аппетитом поев и отметив свое отбытие, Тимофей задумался, припоминая расположение зданий на прилегающих к кафе улицах. Затем встал и вышел за дверь, продолжая действовать с холодной настойчивостью.
Ступив на тротуар, он сразу же приметил, что на стоянке, за белым квадратным атомокаром, кто-то стоит. Завидев Брауна, человек на стоянке глубоко затянулся сигаретой, огонек которой ярко вспыхнул во тьме. «Сигналишь? Ну сигналь, сигналь…»
Огонек сигареты могли увидеть только из двух укромных мест, где гопники, наверное, и устроили засаду: либо из узкого проулка между бесплатной столовой и магазином-распределителем, либо от начала аллеи. Надо полагать, ему преградили путь и там и там. Скорее всего, один из грабителей караулил у распределителя, а другой – у входа в парк. Вероятно, кто-то из них попросит закурить или спросит, как пройти в библиотеку, а тут и остальные подоспеют…
Сделав вид, будто вспомнил нечто важное, Тимофей вернулся в кафе-автомат. Ловя на себе изумленные взгляды посетителей, он быстро пересек зал, словно направлялся в пост управления кафе. Затем прошел по узкому коридору, ведущему к выходу на задний двор, куда грузовики-автоматы подвозили продукты.
Браун осторожно пробрался к зданию распределителя. Заглянув в узкий проулок между домами, он заметил темные очертания человеческой фигуры. Кто не спрятался, я не виноват…
Подкравшись сзади к незнакомцу, Тимофей дружелюбно осведомился:
– Кого ждем?
«Шрамолицый», а это был он, вздрогнул и резко обернулся, потянувшись к карману. Браун размахнулся и, содрогаясь от наслаждения, нанес ему сокрушительный удар в челюсть. «Шрамолицего» отбросило к стене, Тимофей тотчас добавил – врезал левой в подбородок. Парень сразу же обмяк и сполз наземь.
Браун даже подивился – первый раз в жизни ему удалось нокаутировать, обычно такое удавалось его противникам… Перешагнув через Шрамолицего, Браун притаился за углом магазина-распределителя. Нервным движением вытер о штаны вспотевшие ладони.
Тем временем курильщик, услышав звуки борьбы, сообразил: что-то произошло, и направился в сторону Тимофея.
– Эй, Кот, что там у тебя? – негромко окликнул он приятеля, и Браун по голосу узнал Беса.
– «И бес, посрамлен бе, плакаси горько», – процитировал он, выходя из-за угла.
Бес откинул полу пиджака и потянулся за бластом, сунутым в кобуру под мышкой – «Закон о военной технике» гопники не чтили. Тимофей мог легко опередить Беса, но проклятые принципы мешали выстрелить первым.
Между тем Хлюст, самый опытный из троицы, уже понял, что план провален, и, выбравшись из кустов, направился к распределителю. Узрев Тимофея, он, как и Бес, дернулся за оружием – и выстрелил. Поторопился Василий – заряд ушёл в сторону, прожигая дверцу атомокара. А Брауну словно отмашку дали – теперь можно!
Ни один их гопников не уловил того молниеносного движения, каким Тимофей выхватил бластер. Прогремели выстрелы. Первый заряд получил Хлюст, самый опасный из противников. Импульс угодил ему чуть выше начищенной до блеска пряжки и прожег дыру до позвоночника.
Второй выстрел раздался почти одновременно с первым – и Бес, покачнувшись, тяжело опустился на колени. Он даже успел выстрелить – из старого пулевого пистолета, но увесистый кусочек металла лишь чиркнул по стене распределителя. Импульс пробил гопнику грудь, но не слева, где сердце, а справа.
Захрипев, Бес повторно нажал на курок – пуля ударилась о тротуар и мерзко взвизгнула. Вторая расплющилась об стену, выбивая крошево пластолита.
Браун шагнул навстречу, поднимая бластер. Два заряда, выпущенные один за другим, перебили гопнику руку.
Выронив оружие, Бес распластался на плитках тротуара.
Оглушенный, опустошенный, Тимофей сунул бластер на место и кинулся прочь.
И только у самого коттеджа его догнало понимание случившегося. Он убил. Убил двоих. Было страшно и очень противно, но и злая радость проступала: он отомстил! И больше никому, никогда и нигде не позволит себя задеть даже словом.
Тут его вывернуло наизнанку. Браун отплевался, отдышался и двинулся на ослабевших ногах к дому.
Деда Антона он встретил в холле.
– Что случилось, Тима? – встревожился дед. – На тебе лица нет…
– Меня пытались ограбить и убить, – признался внук, с болью следя за тем, как у старого вытягивается лицо. – Я их опередил и прикончил двоих… Все было по-честному, дед! Прощай…
Дед встрепенулся и ухватил Тимофея за рукав.
– Куда ты?
– Попробую на «энбэшке» уйти в море…
Антон Иванович затряс головой:
– Не вздумай! Береговая Охрана мигом задержит тебя. Бери мой птер и лети к Наталье!
Поколебавшись, Браун направился к лестнице, ведущей на крышу. Задержавшись у двери, он перевесился через перила и сказал:
– Все-таки ты самый лучший в мире дед!
Антон Иванович ничего не ответил, только поднял голову повыше, чтобы слезы не текли, улыбнулся жалко и помахал внуку рукой.
Глава 2. Ночные полеты
Птерокар «Халзан» был двукрылым махолетом старой постройки и не слишком удачной конструкции – он брал на борт четвертых человек или двоих с солидным грузом, летел неторопливо, поднимался невысоко. Поэтому в той же Службе Охраны правопорядка предпочитали вместительные и быстрые «грифы».
Правда, «Халзан» был машиной вёрткой и мог сесть на любой пятачок, за что его любили туристы и устроители пикников.
Тимофей скривился: ему ли капризничать! Да и поди разбери, что выгоднее для беглеца – лететь побыстрее или иметь шанс в любой момент спикировать и юркнуть под деревья, сквозануть в расщелину между скал, в общем, затаиться, притворяясь дохлой птичкой…
В кабине птерокара было темно, только подсветка приборов бросала блики на лицо Брауна, тускло отражаясь от прозрачного колпака-фонаря. Тонкий слой стеклобиолита отделял кабину от мятущейся тьмы. Тимофей откинулся на спинку и закрыл глаза.
Он – убийца… С этой ужасной, тошнотворной истиной он уже как-то смирился. Как-то… А как? Как теперь жить, всё время помня, зная, что ты убил человека? Двоих!
Ранее он полагал, что наиболее ужасное сосредотачивается в самом акте причинения смерти. В совершении убийства. Оказывается, нет. Весь страх – в непоправимости содеянного. Убить легко, оживить мертвеца – невозможно. Раскаивайся, посыпай голову пеплом, да хоть колотись ею об стенку – всё бесполезно, ибо в силу вступает пугающее слово «никогда», символ безысходности и необратимости. Nevermore [14].
Губы Брауна искривились, задрожали. Он до боли сожмурил веки, одолевая приступ слабости. Поздно плакать. Эти его выстрелы словно привели в действие некий мировой механизм воздаяния – как будто неявные ворота захлопнулись с неслышным грохотом, отсекая прошлое. Навсегда. Окончательно и бесповоротно. Ему никогда, никогда больше не вернуться к прежней жизни, никогда уже не стать прежним Тимой Брауном. Nevermore!
И что теперь? А что теперь? Он совершил преступление. Судья назначит ему принудительное глубокое ментоскопирование. Прокурор предъявит суду присяжных чёткие доказательства, добытые «с применением интрапсихической техники», обвиняя «гражданина Брауна» в двойном убийстве, и адвокат только разведет руками. «Виновен!» – вынесут вердикт присяжные заседатели, и судья назначит наказание: вживить Т. Брауну мозгодатчик и приговорить к физическому удалению. Сошлют его лет на десять куда-нибудь на
