– Запись мне передал один знакомый, он из Черного Блага, но точно не поручусь.
– Значит, она у них!
– Я не знаю, Гуг! Но если ты настаиваешь, я соглашусь с любым твоим домыслом.
– Не надо, я увижу, когда ты соврешь! – Гуг повернулся к Ивану: – И все-таки она жива, она на Земле. Может, еще разок прокрутим запись.
Иван замахал руками – еще чего не хватало, опять Гуг разрыдается, потеряет контроль над собою.
Гуг и сам замял этот неловкий вопрос. Зато задал другой:
– Ну и чего же хотело Восьмое Небо от меня и моей банды. Седой?
– Ничего. Пока ничего.
– Вот как? Совсем ничего?!
– Они хотят везде присутствовать, все слышать и видеть, Но они далеко не всегда вмешиваются в события, я сказал бы, почти никогда не вмешиваются.
Гуг потер ладонью подбородок, встал со стула – теперь ему никто не препятствовал в этом.
– Хотят все видеть и слышать? Так говоришь? Может, они и сейчас все видят и слышат?
– Может быть, – подтвердил Крежень.
– Где датчики? – зжрал Гуг Хлодрик.
Крежень помотал головой.
– Они не такие уж дураки, – сказал он. – они все делают профессионально. И не доверяют даже тем, кто работает на них всю жизнь.
– Лучше б я тебя и не спрашивал ни о чем! – сорвался Гуг. – До чего же ты, Седой, скользкий и мерзкий мужик.
– Я не мужик, Буйный, ты меня обижаешь. Я вор в законе…
– Врешь! Был бы ты авторитетом, не ишачил бы на Восьмое Небо! Все врешь, Седой! Ты всегда напяливал на себя чужие маски, но я тебя раскушу!
– Ладно, хватит! – вмешался Иван. – Не то я вас оставлю и пойду – вы это толковище бестолковое на год затянете! Гуг, собери свои нервы!
– Ох, Ваня, Ваня, тебя б на мое место! – Гуг ушел во тьму и замер там.
– Так чего тебе нужно? – грубовато спросил Говард Буковски, кося недобрым глазом на Ивана.
– Вниз! – повторил тот свое.
– Низ – он везде, и здесь низ, и наверху – низ, смотря откуда глядеть, – начал путать следы Крежень.
– Ты понимаешь, о чем я говорю!
– Он все понимает! – подтвердил Гуг Хлодрик.
Иннокентий Булыгин очень хорошо знал, что на Земле никто его не ждет кроме полиции – только сунься, быстренько упекут на Гиргею, а то и на саму Преисподнюю, гиблую планету-каторгу в созвездии Отверженных. И потому соваться на Землю Кеше Мочиле, каторжнику и рецидивисту, было не резон. Грезы о пляжах и загорелых блондинках при всей их привлекательности оставались грезами. На первом же пляже его опознают, измордуют, отволокут в ближайшую каталажку и еще до отсылки изведут вчистую.
– Вот так, брат Хар, – жаловался Кеша оборотню, – тебе с твоей рожей лучше на люди не показываться, а мне с моей биографией, будь она проклята!
И все же он не собирался скитаться по угрюмым пустынным астероидам и прятаться по заброшенным станциям, коих в Пространстве были миллионы. Нет уж, не для того он когти рвал с Гиргеи!
Ивану Иннокентий Булыгин поверил… но не до конца.
Будет Вторжение – плевать, и не такое видывали, тогда Кеша пойдет воевать, ему невпервой. Ну, а не будет – и то хорошо, без войны всегда лучше.
За три дня Таека как могла изменила Кешину внешность: теперь он был почти красавцем – ни седины, ни впалых щек, ни мути в глазах… все стало иным, даже нос приобрел какую-то совсем нерусскую горбинку, а на подбородке появилась ямочка.
– Герой-любовник, мать твою за ногу! – ухмылялся Кеша, оглядывая себя в зеркале. – Только цветка в петлице не хватает.
Ни цветков, ни петлиц у Кеши не было, он наверное где-то слышал такое выражение и оно ему запомнилось, понравилось. Хар его совсем не понимал. Он понимал иное, что все это напрасно, что Кеша, как звали все этого далеко не самого худшего землянина, остался самим собой. Хар не собирался менять внешности, она у него сама собою менялась – на то он и был гиргейским подводным оборотнем. Находясь среди землян, Хар все больше и больше вживался в новый образ и становился почти похожим на человека. Почти. И лишь издалека, на первый не особо пристальный взгляд. И потому Кеша был вдвойне прав – Земля для них могла стать лишь ловушкой, капканом.
Таека привязалась к Кеше, За суровость, молчаливость и затаенную силу, ум, смекалку маленькая японка зауважала ветерана тридцатилетней Аранайской войны.
И ей было жаль Кешу. Ей не хотелось отпускать его на прямую и верную смерть.
Но Кеша оправдывался просто:
