беспощадный удар. С практической точки зрения было бы весьма разумно, если бы они поженились. Может быть, он давно вынашивал эту мысль где-то в потаенном уголке сознания?
А если нет, то почему, когда Лидия уезжала, он не испытал такой острой тоски по ней, к какой привык? Почему вместо этого ему хотелось поскорее вернуться в дом и продолжить любовную игру с Бэннер? Джейка озадачило, что при виде того, как Лидия покидает его и возвращается к Россу, у него не возникло знакомой боли в сердце. Она была красивой, такой, как всегда. Но уже не была самой красивой. С каких пор Бэннер стала эталоном, по которому он оценивал других женщин? А ведь он считал, что любит Лидию. Так что, черт возьми, происходит?
Они с Бэннер слишком хорошо узнали друг друга, вот и все. Стали слишком близки. Они были отрезаны от мира и, как все одинокие люди, тянулись к тому, кто окажется поблизости. Нет, пора кончать. Пора положить конец этим интимностям, пока Бэннер не высказала еще какого-нибудь дурацкого замечания о том, что они друг для друга являются чем-то большим, чем есть на самом деле.
Джейк решил, что ему ничего не остается, кроме как посильнее обидеть ее. Поэтому он и произнес эти страшные слова, когда вернулся, чтобы принять ванну, и увидел, какими голодными глазами она на него смотрит, почувствовал, как собственное тело предает его благие намерения.
Да, он ее обидел. И дальше будет обижать. Другого выхода нет. Надо дать понять Бэннер, что между ними ничего быть не может.
И, убеждая ее, он молил Бога дать ему сил убедиться в этом самому.
11
Грейди Шелдон услышал вопли издалека, задолго до того, как въехал на поляну и привязал лошадь к нижним веткам понурой сосны.
Первой его догадкой было то, что Догги Бернс лупит Ванду. Но, спешившись, он увидел тестя на покосившемся крыльце. У каждой его ноги сидело по собаке, еще одна растянулась на коленях. Самогонщик поднес к вялым губам кувшин собственного зелья и что-то невнятно забормотал. Грейди понял, что это не первый кувшин за сегодняшний день.
Из хижины донесся пронзительный вопль. Он мог зародиться только в темницах преисподней. Грейди не торопясь подошел к заброшенному жилищу. К нему подскочила одна из паршивых собачонок, зарычала, попыталась цапнуть за пятку. Он пнул ее в голову, она, скуля, отползла и спряталась под крыльцом.
Затуманенные глаза Догги уставились на зятя.
– Что тут происходит? – спросил Грейди.
– Твой пацаненок счас родится, вот что.
Воздух разорвал еще один вопль, за ним послышалось тяжелое хриплое пыхтение, от которого у Грейди кишки перевернулись.
– Вот, – кивнул на дверь Догги, вытирая рот после доброго глотка из кувшина. – И так целый день, меня тошнит до смерти. Визжит, вопит, не дает человеку покоя, словно она одна на свете рожает. Чертова дура.
При мысли о родах Грейди чуть не вывернуло наизнанку, он почему-то заволновался. Посмотрел на темное отверстие входной двери, откуда доносились вопли, – туда свободно могли забраться насекомые, звери, любые паразиты.
– У нее… ты не пытался позвать врача?
Глаза Догги были мутны от алкоголя.
– Мужик, ты что думаешь, я сдурел? Зачем ей врач, чтобы принести щенка? Чертовы шарлатаны. Ни на что другое не способные, кроме как отнять у человека тяжким трудом заработанные деньги. Чушь. Мать Ванды родила ее в постели не лучше этой, и все путем. Эти вопли, парень, только напоказ. Не давай себя надуть.
Следующий вопль завершился постепенно стихающим воем, от которого у Грейди кровь застыла в жилах.
– Слушай, она кричит, будто ей и вправду больно.
Догги скрипуче захихикал.
– Больно, еще бы не больно. Это наказание Божье за ее шлюшьи повадки. Он со времен Евы каждую шлюху за грехи наказывает. Заткнись ты там! – рявкнул он так громко, что собаки всполошились, приоткрыли задумчивые глаза и снова задремали. – Пойди туда! – велел он Грейди. – Она твоя жена. Ради всего святого, сделай, чтобы она заткнулась. Осточертели ее вопли.
Грейди вошел в полутемную, дымную, душную комнату. Вонь в ней стояла несусветная, бившая в ноздри. Воздух загустел от грязи и нищеты.
Ванда лежала на кровати среди запачканных простыней. Грейди постарался задержать дыхание, затем сглотнул едкий комок, вставший в горле. Грубые простыни испещряли розовые пятна околоплодных вод.
Ванда широко раздвинула согнутые колени. Лицо ее посерело и сморщилось. Губы, через которые вылетали вопли и стоны, посинели и потрескались – она прикусывала их, пытаясь сдержать крик. Волосы слиплись от пота. Глаза были закрыты. Куцая сорочка задралась выше грудей, открывая нижнюю половину тела.
Вид ее внушал Грейди отвращение. Груди, когда-то соблазнявшие его, налились молоком, соски увеличились и потемнели. Он видел, как тело Ванды корчится, собираясь с силами для следующего приступа боли, но жалости к ней не испытывал.
Оторвав плечи от матраца, Ванда застонала, ухватилась за колени и, подтянув их к груди, начала тужиться. От напряжения ее лицо покраснело, как свекла, и опухло. Она откинулась назад, открыла глаза и, увидев Грейди, произнесла, тяжело и часто дыша:
– Явился наконец. Полюбуйся, что ты со мной сделал, сукин сын. Ты меня до этого довел.
– Ты в этом уверена? – язвительно ответил Грейди.
– Ты или какой другой негодяй, который слишком много о себе мнит, чтобы заговорить со мной на улице. Как захочется покувыркаться, так сразу сюда и волокутся. – Ванда скрипнула зубами и застонала от муки. Но, не сумев сдержать боль, разразилась воплем, от которого зашатались ветхие стены домишка.
– Ты мешаешь отцу. Он послал меня сюда, чтобы заткнуть твой визг.
– Пошел он к черту. И ты тоже.
– Ты очаровательна, как всегда, Ванда. Материнство тебе к лицу. – Взгляд Грейди скользнул по раздутому телу, широко раскинутым ногам. Показалась головка ребенка.
Ванда оперлась на локти и натужилась изо всех сил. Прижала подбородок к груди. Из ее горла вылетали низкие, утробные, звериные крики, омерзительные для ушей Грейди. Потом она откинула голову назад и завопила так, что сорвала горло.
– Я велел тебе заткнуться! – раздался снаружи крик. – Чертовы бабы! – Догги, шатаясь, спустился с крыльца. Собаки разбежались в разные стороны. – Пойду налью еще кувшинчик. – Он поплелся сквозь сгущающиеся сумерки.
Грейди перевел взгляд на Ванду. Та билась в тисках очередной схватки.
– Помоги, помоги! – молила она, отбросив высокомерие. Боль превратила ее в жалкое существо. – Ребенок не может родиться. Он никак не родится. Помоги. Сделай что-нибудь! – визжала она, а Грейди стоял не шелохнувшись и в упор глядел на нее.
– Твой отец велел мне утихомирить тебя. – В его голосе, как и на лице, не было никакого выражения.
– Я не могу не кричать. Мне больно. – Ванда снова откинулась на пропитанную потом подушку. Ее тело в очередной раз содрогнулось от боли, из горла вылетел долгий громкий вопль.
На свет показались плечики ребенка. Мгновение – и он родится, а Грейди Шелдон, молодой красивый бизнесмен, посадит себе на шею еще одного Бернса. При мысли о том, что это он сделал щенка Ванде Бернс, Грейди затошнило даже сильнее, чем от безотрадного зрелища и запахов. Немыслимо, что он всю жизнь будет обязан кормить семью этих голодранцев.
Много недель Грейди обдумывал, что же ему делать. И пришел к некоему выводу, тоже немыслимому. Но он был в отчаянии. А от отчаяния люди делают то, о чем в обычном состоянии и подумать невозможно.
– Догги велел мне заставить тебя замолчать. Думаю, я сумею. – Грейди взял с постели лишнюю
