— Штык! — отозвался Юрко.
— Затвор! — послышалось в ответ.
«Свои».
Сколько раз Аверьяну приходилось возвращаться из разведки, но, кажется, он никогда не испытывал такого острого облегчения: «Свои!»
СЛАБОСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ
Сурмачу было явно не по себе. С вокзала до окротдела едва доплелся: в глазах расплывались круги, подкашивались ноги.
«Да что это со мной? Никогда так не уставал…»
Ни Ивана Спиридоновича, ни Яроша в окротделе не оказалось. Аверьян зашел к Борису, благо тот почти всегда был на месте.
Отодвинув от себя ворох бумаг, Коган поднялся навстречу другу.
— А мы уже думали, нашего молодожена зайцы с горчицей съели! — пожав руку Аверьяну, он удивился: — Ты весь горишь!
Усадил Сурмача на стул, пощупал лоб, потрогал ладошкой кончик носа и выразительно присвистнул:
— Сорок градусов! Где ты их набрал?
Аверьян виновато отшутился:
— Пограничники ромом угощали.
— В постель! В больницу! Немедленно! — заволновался Борис. — Схожу к коменданту, пусть дает тачанку.
Сурмачу было неудобно, он не привык, чтобы за ним ухаживали. Если не считать ранения, то еще никогда, ничем в жизни не болел. И как-то не верилось, что взрослый, сильный человек может вот так неожиданно ослабеть.
— Зачем тачанку? Я сам… И не в больницу, а домой.
— Может, и домой, но все равно на тачанке. С болезнью, брат, не шутят. Вот жаль, что Емельяна Николаевича уже нет, он бы мигом поднял тебя на ноги.
— Не нашли? — спросил Сурмач, вспомнив, как исчез главный врач больницы.
— Нашли. Убитого. В лесу за станцией, замучили, гады!
Борис ушел «организовывать» тачанку.
У Аверьяна кружилась голова, по-прежнему подташнивало. Порой даже казалось, что вот-вот потеряет сознание. Он отчаянно тряс головой и во всю силу легких вдыхал воздух. Но тогда появлялся кашель. Сухой, жесткий, он буквально выщипывал легкие. «Простудился, — подумал Аверьян. — А приходилось в ледяной воде купаться, спать неделями на снегу… Ходит, бывало, дежурный, каждые двадцать минут будит, велит перевернуться, чтобы бок не прихватило. И оставался здоровехонек. А тут распустил нюни, скапустился».
Тачанка нашлась довольно быстро. Борис приказал:
— Собирайся.
Сурмач встал со стула, шагнул к двери, и… подкосились ноги. Взмахнул странно руками, будто за воздух хотел ухватиться, и рухнул бы на пол, не подхвати его Борис.
— Ну, ты мне тут не падай, потерпи до больницы, — шутливо ругнул он Сурмача.
Тоненько зашумела в ушах надоедливая нотка, в глазах поплыли синие, желтые, оранжевые круги, качнулся потолок и повалился на Аверьяна, придавил собою…
Аверьян впал в забытье. Он носился па лодке по широкой горячей реке. От воды шел пар, и было очень жарко.
— Володя, Володечка, не открывайся… Потерпи еще немножко, потерпи.
«Ольга! Это ее голос!»
И вот уже чудится Аверьяну, что лежит оп на животе, а спину подставил жаркому солнцу.
— Потерпи, потерпи… Сейчас сниму.
Легкие, заботливые руки Ольги сняли тряпку. В нос ударил резкий, острый запах.
«Горчичники…»
— Повернись, Володя, повернись. Теперь на грудь…
И откуда только у девчонки из Журавинки это умение уговаривать больного, это адское терпение, способное одолеть капризы!
— Вот куриный навар. Да ты ней, пей! Врач велел. И ножку должен съесть. Курицу тебе привезла Галка. Узнала, что ты заболел, и приехала из Белоярова. Она еще принесет, если надо будет. У них там можно купить.
«Жена Степана Вольского. Чего она вдруг расщедрилась? Враг или не враг? Кто она, эта красавица, похожая на девчонку? Жена бывшего бандита из сотни Семена Воротынца, одного из подручных Волка. Разве может она простить смерть любимого? Вот и выходит, что Галина Вольская — враг чекиста Сурмача. Но… она подруга Ольги, даже родственница, правда, седьмая вода на киселе, но у Ольги — беда, и Галина пришла на помощь. Так кто она?»
А Ольга, будто угадала его мысли, тараторит и тараторит:
— Галка, она хорошая, душевная. Я ее очень люблю.
Все это так. Но наполняется сердце тревогой:
— Как Галина проведала, что я больной? Живет в Белоярове.
— А Оксана Спиридоновна ей родня по мужу. Была в Белоярове на базаре, увидела и сказала, что я вышла замуж и живу у нее. Галка и приехала. Пока тебя не было, она ко мне три раза приезжала. Ей Борис понравился…
«Борис? Он, конечно, проведывал Ольгу, пока меня не было. Но Борис и Галина? Вольская и Коган».
— Галка по Степану траур носит, а увидит Бориса — так и смеется, так и смеется… Смешной он.
«Почему смешной? И вовсе не смешной. Сердечный. Ох, уж эти бабы — все по своей мерке перекраивают».
Но эта мысль почти тут же уступила место большой ласковой радости:
— Оленька!
— Что, Володя?
И когда только она спит? Днем — рядом, ночью — тут же. Не уходит, дежурит, караулит лютую хворь, не дает ей над любимым взять верх. То горчичники поставит, то компрессы, то растирания. А порошки заставляет принимать минутка в минутку: «Так прописал доктор».
Зашел однажды Борис, удивился:
— Да у тебя румянец во всю щеку, как у девицы. Ай да молодая жена! Мертвого заставит подняться. Уж не жениться ли и мне на такой случай?
Цвела Ольга от этих слов.
Борис пришел не только поболтать. Он, как бы в шутку, попросил молодуху пойти прогуляться по коридору, а когда она ушла, сообщил:
— Неприятное дело… Пока Галина ездила в Турчиновку к Ольге, в Белоярове в ее доме кто-то похозяйничал. Сорвали полы в комнатах и вырыли глубокие ямы в подполье. Так же старательно перекопали все в сарае.
— Ограбили?
