– О, боже, Эмили! Какое красивое платье, – восклицала Хелен. – Ты должна надеть его! Или нет, лучше вот это, кремовое с черным кружевом, оно и строгое и нарядное одновременно! Или это, с вышивкой по подолу!
Эмили рассматривала свои туалеты более критически. Она словно видела их впервые, хотя не прошло еще и трех месяцев, как она уехала из дома своего брата, оставив почти все свои платья пылиться в гардеробной. Эмили постаралась припомнить, как были отделаны платья леди, бывших на ноябрьском балу в Брайтоне, и решить, насколько фасоны ее собственных платьев могут показаться этим дамам немодными или и вовсе устаревшими. К ее радости, мода за этот краткий промежуток времени не претерпела значительных изменений. Следовало лишь немного заузить рукава, а буфы на юбке, напротив, сделать шире, и углубить вырез на груди. Все это Эмили могла сделать и сама, но решила прибегнуть к помощи миссис Фирман. Особенно трудным ей представлялось увеличение буфов, лишней ткани у нее не было, оставалось лишь уменьшить количество воланов на юбке.
Хелен восторгалась всем, что видела, за исключением двух черных платьев, положенных миссис Барнс вместе с остальными.
– Зачем твоей матери посылать тебе траурные платья? – брезгливо поморщилась Хелен, отодвигая от себя платья.
– Чтобы избавиться от всех моих нарядов, я полагаю. Она пишет, что мою прежнюю комнату переделывают под спальню Сидни, моего племянника, и мистер Снаттери успел как раз вовремя – на будущей неделе эти сундуки должны были отправиться в дамский попечительский комитет.
Эмили говорила спокойно, но Хелен могла понять, как обижена подруга на пренебрежение семьи. Миссис Барнс написала дочери довольно кислое письмо, в котором укоряла ее за беспокойство, доставленное ею как самим Барнсам, так и мистеру Снаттери, и уповала на то, что платья помогут Эмили выглядеть прелестной молодой девушкой и поскорее обзавестись женихом, пусть даже это будет кто-нибудь из учителей того же пансиона или уважаемых торговцев Роттингдина, если только им позволено присутствовать на балу. Эмили пообещала себе впредь писать матери лишь изредка, сожгла письмо и постаралась не думать о нем, чтобы не портить себе настроение на Рождество.
Она подарила Хелен темно-розовое платье, придающее немного свежести бледному личику мисс Эйвери, и Хелен была так счастлива, что Эмили едва не отдала подруге еще один туалет, но только мысль о том, что сама она не скоро сможет заказать себе новое платье, а балов, которые предстоят в следующем году, может быть не меньше пяти или шести, удержала ее от безрассудной щедрости.
Сама Эмили выбрала для бала коричневое платье из блестящего шелка, отделанное серебряным кружевом. Цвет ткани был лишь чуть светлее ее локонов, а серебряные украшения на шее и в волосах должны были превратить скромную учительницу в очаровательную молодую леди.
Эмили надеялась, что не будет выглядеть слишком нарядной и не вызовет неодобрения миссис Аллингем, но Хелен ее успокоила. Как оказалось, рождественский бал в стенах пансиона – единственный случай в году, когда старшим девушкам позволялось снять школьное платье и блеснуть туалетами сообразно средствам своих родителей.
– Мисс Найт, мисс Сэмпсон и ее кузина будут одеты по самой последней моде, среди них мы окажемся едва ли не замарашками, – со смешком сказала Хелен. – Так что тебе нечего опасаться прослыть легкомысленной кокеткой, ты будешь считаться всего лишь прилично одетой.
Эмили не возражала против роли второго плана, а вот Хелен, похоже, это задевало. И мисс Эйвери можно было понять, ведь, несмотря на траур, Эмили успела побывать на большем количестве балов, вечеров и спектаклей, чем ее бедная подруга, только изредка вырывавшаяся из пансиона в большой мир.
– Когда я ехала в Роттингдин, мысленно я попрощалась с выходами в свет если не навсегда, то по крайней мере надолго, до тех пор, пока я не сумею отложить что-то на приданое, – спокойно объяснила Эмили. – Мне и в голову не приходило, что учительница тоже может иметь возможность танцевать и развлекаться.
– О, так редко, – бойко возразила Хелен и даже закашлялась от досады.
– Не так уж и редко, как тебе кажется, дорогая подруга. Благотворительная ярмарка прошла всего лишь месяц назад, и вот нас уже ждет рождественский бал. А в феврале миссис Вильерс обещает нам праздник по случаю посещения Брайтона епископом.
– Не стану с тобой спорить, вероятно, ты представляла пансион чем-то вроде узилища для несчастных девушек, а вместе с ними должны переносить все тяготы и их наставники.
Эмили согласно кивнула.
– Пожалуй, так оно и есть. Я думала, что девочки выходят на прогулку в сад, окруженный забором, и посещают церковь по воскресеньям. А в остальное время просиживают над уроками.
– Наш пансион весьма дорогое заведение, Эмили. И его воспитанницы должны выйти отсюда настоящими леди. Какая репутация будет у миссис Аллингем, если девочки не смогут вести себя как подобает? Конечно, есть и другие школы, поскромнее, окончившие их девушки ищут себе места гувернанток или тех же учительниц, но пансион Святой Маргарет в этом отношении намного превосходит те школы.
– Но ведь не все наши девушки происходят из состоятельных семей, – возразила Эмили и тут же укорила себя за бестактность – ей было неловко напоминать Хелен о ее неизвестном происхождении.
К счастью, Хелен, кажется, не обиделась.
– Безусловно, не все. Но с полученным здесь образованием они надеются удачно выйти замуж и без приданого. Тех, кому это не удастся, охотнее примут гувернанткой в приличную семью, чем девушку, окончившую любую другую школу.
Эмили вынуждена была согласиться, и подруги единодушно решили оставить обсуждение достоинств той или иной школы и вернуться к инспектированию платьев Эмили, с тем чтобы решить, какое требует переделки, а какое можно оставить в первозданном виде.
На последней неделе перед Рождеством девочки под бдительным присмотром экономки украшали классы и общие комнаты, старшие сдавали экзамены, а младшие ученицы с трепетом ждали приговора – кому из них будет позволено выступить перед попечительским советом, а кому предстоит продолжить заниматься еще усерднее, чтобы попробовать показать себя в будущем году. Эмили переживала за свою любимицу Эми Ли, девочка собиралась прочесть большой отрывок из назидательной поэмы мистера Харриса, но у нее было несколько соперниц. В их число входила и новенькая, Кэтрин Снаттери.
Эмили с самого начала дала девочке понять, что не собирается выделять ее среди других учениц, несмотря на знакомство с ее семьей. Кэтрин успела очаровать почти всех учителей, вела себя примерно, говорила тихим голоском, но ни Эмили, ни Хелен ей не верили, первая потому, что знала о ее характере из письма Рэйчел, а вторая потому, что редко бывала склонна верить в благонравие кого бы то ни было. Эмили понимала, что Кэтрин нужно сперва завоевать доверие девочек, а это непросто, учитывая, что мисс Снаттери не пользовалась привилегиями в виде отдельной комнаты, а в ее спальне было несколько девочек из числа самых бойких и проказливых, которые ничем не уступали новенькой в умении придумывать новые и новые проделки.
К радости мисс Барнс, маленькая мисс Ли удостоилась чести выступать и теперь ожидала заветного дня с тревогой и страхом. Мисс Паркер с помощью Эмили сумела добиться весьма удовлетворительного результата, пытаясь придать Энид Рикман выражение счастливое и умиротворенное.
Сама мисс Рикман в пятницу после урока подошла к Эмили.
– Мисс Барнс, Морин показала мне картину. Я знаю, что вы помогали ей, и очень благодарна вам за помощь!
– Вам понравился ваш портрет, мисс Рикман? – с любопытством спросила Эмили.
– Очень, очень понравился, – со свойственной этой девушке пылкостью воскликнула Энид. – Если бы я могла навечно остаться такой, как на этом портрете, молодой и беззаботной!
– Это невозможно, но вы должны утешать себя тем, что будете молоды и прелестны еще много лет, – улыбнулась Эмили с видом умудренной особы двадцати одного года. – Надеюсь, у вас нет каких-то скрытых причин думать по-другому?
Вопрос Эмили, кажется, смутил мисс Рикман. Девушка нервно хрустнула пальцами и пытливо
