полу. Я схватил кочергу и с размаху опустил ее на голову С’Дохни, оглушив негодяя. Тогда Шельм, взяв со стола пистолет, приставил дуло к голове своего врага и выстрелил. Череп разлетелся на куски, мозги заляпали стены. Шельм, не произнося ни слова, жестом велел мне помочь ему подняться на ноги. Он подхватил мертвеца за плечи, и мы молча отправились на палубу. Здесь Шельм, воскликнув: «Я покончил с тобой, мерзавец!», швырнул уродливый куль мертвой плоти в море.
Едва тело коснулось воды, над ним вспыхнуло ослепительное сияние, из которого образовалась огромная надпись: «ДЖИНН». Схватившись рукой за тучу, С’Дохни запрыгнул на нее с криком:
— А я — с тобой, простофиля!
Затем он исчез в клубах дыма, но прежде вокруг него полыхнули три языка пламени — то были Верховные Духи, или же джинны, Тали, Эми и Ани. Сморщенный кровожадный старикашка был на самом деле Брами, главный из джиннов[79]. Я застыл, окаменев от страха и изумления.
Зато Шельм, давно знавший, с кем имеет дело, только расхохотался:
— Что же, с этим я разделался! А теперь, Беллингем, за вашу великодушную помощь я отпускаю вас на волю. Да что там, я и сам намерен остепениться. Отныне я Александр Шельм, виконт Элрингтон, муж леди Зенобии Элрингтон, самой славной девчонки в Стеклянном городе!
Я упал на колени и с жаром принялся благодарить его. Затем оба мы вернулись в свои каюты. Никто, кроме нас, не узнал о случившемся.
Рассвет застал наши корабли на пути в Стеклянный город, куда мы прибыли два дня спустя. Шельм тотчас же отправился к герцогу Веллингтону и в присутствии маркиза Уэлсли, капитана сэра Э. Парри, лорда Лофти, полковника Гренвилла и вашего покорного слуги предложил возместить убытки всем, пострадавшим от его пиратской деятельности, при условии, что ему немедленно простят все его прегрешения. Получив согласие, он объявил о своем намерении жениться и пригласил всех на свадьбу. Его от души поздравляли. Сегодня утром я присутствовал при венчании леди Зенобии Элрингтон и Александра Шельма, ныне — виконта Элрингтона. На сем заканчиваю свой рассказ, ибо мне надлежит быть вечером на званом обеде, который устраивает по этому случаю старый граф и куда приглашен весь цвет благородного витропольского общества.
Брэнуэлл Бронте
Политика в витрополе[80]
Сочинение капитана Джона Букета, члена парламента, в 1 томе
Глава 1
По выбранному мною названию можно предположить, что первая глава книги представит сцены в Витрополе, средоточии политических баталий: в парламенте, средь шума, сутолоки и духоты, в якобинском клубе с его темнотою и крамольными речами, или в кабинете министров, где царят лесть, интриги и раздор. Однако, читатель, я начну действие не там. Я намерен показать тебе место весьма далекое от бурления общественной жизни — лесистый край в двадцати милях от Стеклянного города Веллингтона.
Вечером первого сентября нынешнего года солнце ярко озаряло прекрасный парк старинного имения, затерянного в лесах Веллингтонии. Небо пылало золотом, и закатные лучи, пробиваясь сквозь низкие облачка на западном краю горизонта, играли в кронах могучих дубов над аккуратно подстриженными газонами. Длинные тени пролегли через лужайки, и земля казалась расчерченной широкими сияющими полосами. Над купами деревьев в дальней стороне парка чернели на фоне заката трубы и острые скаты древней усадьбы со всеми ее неизменными принадлежностями: дымком и флюгером наверху, дорожками, зеленью и гуляющим оленем внизу. В высшей степени приятная картина, и зритель с искренним удовольствием скользил взглядом по золотистой лужайке с ее глубокими тенями, вдоль могучих деревьев, к серым холмам за подъездной аллеей и пламенеющему небу над ними. В благоуханном воздухе веял легкий ветерок, но все остальное дышало умиротворением, и хотя усадьба располагалась на пышущем зноем Африканском континенте, ничто не отличало ее от любого другого почтенного английского жилища погожим английским вечером.
Однако главным образом я хочу представить читателю укромный уголок, окруженный вязами со всех сторон, кроме одной, выходящей на укутанную зеленым плющом церковку и кладбище. Уголок этот, в своей защищенности и тишине — воистину жемчужина всего пейзажа. Посреди лужайки стоит каменная плита с белой мраморной урной, на которой выбито:
Дикие цветы обвили белоснежный памятник, и в просвет между деревьями на него падал единственный луч заходящего солнца. Все это вместе с немногословной надписью наводило на светлые раздумья, а явная забота, с которой памятник оберегался от губительного действия времени и непогоды, свидетельствовала о неумирающей любви вдовца лучше самого пышного монумента и самой красноречивой эпитафии. Однако если бы тот, кому пришли в голову приведенные мысли, знал, кто этот вдовец, его бы одолели некоторые сомнения.
В упомянутый час, когда все вокруг было залито вечерним светом, калитка, ведущая к укромной лужайке со стороны леса, отворилась, и вошел высокий джентльмен, одетый во все черное. Он приблизился к монументу и остался стоять, не произнося ни слова. Выглядел этот незнакомец довольно примечательно. Он был, как я уже сказал, очень высок, статен и худ, лет сорока на вид, с лицом суровым, смуглым и необычным. Черты его выражали не печаль, а скорее задумчивость, тонкие, красивые губы кривила язвительная усмешка. Он положил руку в перчатке на памятник и огляделся с таким видом, будто не ждал ничего хорошего от тех, кого может застать поблизости. Когда посторонних не обнаружилось, джентльмен снял и положил на землю шляпу, обнажив золотистые кудри и высокий аристократический лоб, так несоответствующие его брезгливо-насмешливой мине.
— Что ж, — проговорил он, обращаясь сам к себе, — вот я снова здесь. Полагаю, я изменился с прошлого года, и уж точно изменился с тех пор, как впервые стоял над этой могилой. Ах, Мэри, если бы ты могла меня сейчас видеть, то не узнала бы, а я не узнал бы тебя. Ты — прах, и в прах возвратилась. Я много бродил по миру, но не встретил никого, подобного тебе, и едва ли встречу. Интересно, что подумала бы ты о своем Александре, доведись тебе увидеть его сейчас — изгнанного из страны велением закона, сжигаемого пламенем ада, говорящего на языке методистов, кальвинистов и тому подобных и думающего при этом прямо противоположное, зовущего к республике, демократии, свободе, мечтающего о титулах и власти?.. Хм, я буду и дальше идти своим путем. Мой взор устремлен на то, что я хочу добыть, даже если схвачу не золото, но огонь. Отличный вечер, мой друг. Небо преображается в течение дня, но неизменно от года к году. Восемнадцать лет назад, когда я стоял у свежей могилы, а все прочие разошлись, оно было в точности такое же, и такие же лучи озаряли это место — тогда еще не урну, а земляной холмик. — Тут он умолк и остался стоять, опершись на памятник. Со странной улыбкой и выражением еще более необычным, чем его всегдашнее — отчасти скорбным, отчасти горьким и саркастическим, — он вытащил из черной коробочки миниатюру в усыпанной брильянтами оправе. То был портрет молодой женщины, белокурой,
