Глеб даже знал, чем будет кормить объездчик.
Раз он косил сено — значит, у него есть корова, а если есть корова, то само собой понятно, что есть и молоко. Холодное, густое, с коричневой, подгорелой в печи корочкой.
Варя охотно согласилась с планом Глеба. Бросила через плечо пустую котомку и без колебаний пошла за ним.
По низкой и еще влажной от ночной росы траве тянулся в тайгу след лошадиных копыт.
Тайга в этих местах была густая, сумрачная. Сквозь ветви сосен и распустившихся лиственниц островками синело высокое безоблачное небо.
С каждым шагом все сильнее хотелось есть.
Хоть бы ломтик хлеба, хоть бы крохотный скрюченный сухарик!
Худо в начале лета в тайге. Ни голубики, ни смородины, ни вкусных, едва уловимо пахнущих смолой кедровых орешков. Лишь изредка попадается глазу веточка прошлогодней брусники да пересохшая морщинистая ягодка шиповника. Но от шиповника какой толк!
Придавишь зубами, и в рот с шорохом посыплются желтые колючие семечки. В такой ягодке наверняка не сохранилось никаких витаминов — ни «А», ни «В», ни «С».
Редко встречалась и черемша. Покажется на полянке стебелек-два, и все. Будто проковылял тут неуклюжей походкой медведь и подчистил ее всю вместе с корешками, не думая о чужой беде.
А может, и в самом деле хозяйничал косолапый в этом глухом лесном уголке? Для медведя черемша получше, чем для кого-нибудь копченая колбаса с чесноком. Не зря же черемшу называют медвежьим салом!
Глеб шел справа от лошадиного следа, а Варя слева.
Шел и поглядывал по сторонам — не зазеленеет ли где медвежье сало. Сочное, сладкое, хрустящее на зубах, как молодая редиска.
Глебу казалось, что Варе черемша попадалась чаще, чем ему. Варя то и дело наклонялась и что-то аппетитно жевала.
Он хотел было уже поменяться с Варей местами, но тут увидел большую, заросшую медвежьим салом поляну.
Глеб украдкой стрельнул глазами на Варю — не заметила ли и Варя этого добра, и тихо, чтобы не вызвать подозрений, пошел на медвежью пашню.
Прошел несколько шагов и вдруг замер.
Меж высоких темно-зеленых стеблей черемши, свернувшись в кольцо, лежала гадюка.
Гадюк Глеб не боялся. Остановился он просто так. От неожиданности.
Глеб расправлялся с гадюками в два счета. Стукнет по башке, нацепит на палку и несет к Кольке Пухову:
«Видал, Колька, фокус-мокус?»
Колька про этих гадюк даже слышать спокойно не мог.
Иной раз у Глеба и гадюки никакой нет. Подойдет Глеб к Кольке просто так и крикнет для потехи: «Мокус!» А Кольке и этого достаточно. Кричит, как будто ему уши откручивают.
Сейчас он этот фокус-мокус Варе покажет. Сейчас он посмотрит на эту «отчаянную»!
Глеб поднял с земли увесистую березовую палку и пошел на гадюку, прицеливаясь, по какому месту лучше ударить.
Но странное дело, гадюка не шевелилась.
Уснула, что ли?
Не выпуская палки, Глеб подошел еще ближе.
Посмотрел справа, посмотрел слева и понял, что это была вовсе и не гадюка.
На полянке, тускло поблескивая старой, потрескавшейся вдоль и поперек кожей, лежала полевая сумка с длинным, свернувшимся в кружок ремнем.
Глеб бросил в сторону палку и, будто коршун на добычу, бросился на заветную сумку.
В мгновение ока он выпотрошил сумку, обшарил все три отделения и два маленьких кожаных карманчика.
На траву высыпались большая пухлая тетрадь, два маленьких карандаша, лезвие для бритвы и красная, вытертая на уголках резинка.
Но вся эта чепуха Глебу была совсем ни к чему.
Главное — сумка.
Глеб давно мечтал о такой настоящей кожаной командирской сумке.
Глеб сто раз просил Луку: «Купи». Но разве Лука для него что-нибудь сделает? Купил какой-то рыжий с одним-единственным замком портфель, и все.
Чем с таким портфелем ходить, лучше вообще таскать учебники в руках.
Очень он нужен!
Пережевывая на ходу пучок черемши, подошла Варя.
— Ого, какая! — с завистью сказала она, увидев сумку. — Поносить дашь?
Глеб плотнее прижал сумку к груди.
Тоже нашла дурака — «поносить»! Сначала найди, а потом и носи.
Он положил в сумку два маленьких карандаша, красную резинку, подумал и затолкал туда же большую, сплошь исписанную мелким почерком тетрадь.
— Пошли, — решительно сказал Глеб, перекидывая сумку через плечо. — Нечего тут черемшу жевать. Не медведи.
После неудач и огорчений, пережитых в тайге, Глебу и Варе наконец-то повезло.
Они прошли еще немножко и увидели небольшой рубленый дом. Возле дома стояла оседланная лошадь, а на крылечке, поглядывая в их сторону, сидел лесной объездчик. Молоденький, худощавый, с двумя дубовыми веточками на казенной фуражке.
— Вы чего тут ходите-бродите? — спросил он. — Заблудились?
— Не. Я не заблудилась, — сказала Варя. — Это он заблудился. Он говорит: «Пойдем к объездчику, объездчик молоком будет поить».
— Это что, в самом деле?
— Врет она, — неохотно ответил Глеб. — Если б она не сбивала с толку, я б ни за что не заблудился.
И тут Глеб вкратце рассказал объездчику, кто он такой и в какие походы он ходил с отцом и с Колькой Пуховым.
Объездчик услышал про отца, перестал смеяться и сразу же пригласил их в избу.
Глеб так и знал: фамилия Бабкина, как пропуск, только скажи — все двери откроются.
Молока в избе не оказалось, зато нашелся большой кусок жареной медвежатины.
Глеб ел мясо и продолжал развивать свои мысли в отношении походов и своего лучшего и такого же бесстрашного, как и он, друга Кольки Пухова.
Объездчик слушал очень внимательно.
Когда Глеб рассказывал про смешное, он добродушно и поощрительно улыбался, а когда про страшное — мрачнел и даже как-то нервно постукивал пальцами по столу.
Глеб догадался, в чем тут дело. Объездчик был человеком неопытным, новым в тайге и, конечно же, ничего подобного никогда не видел и не слышал.
Долго молол Глеб языком.
Посадив волчонка, которого они поймали с Колькой Пуховым, на цепь, Глеб взял ружье отца и отправился выслеживать медведя.
Медведь этот был не простой, а ученый. Он сбежал из иркутского цирка и с тех пор промышлял в селах нахальным разбойным делом.
В одном месте он унес прямо со стола два килограмма ветчиннорубленной колбасы, в другом — неизвестно зачем спер корыто с бельем, в третьем...
Захлебываясь от нахлынувших на него воспоминаний и перескакивая с одного на другое, Глеб зарядил ружье картечью, прицелился в медведя, но тут, в эту самую решительную и ответственную минуту, лесной объездчик поднялся и сказал:
