– А-алексис.
Фабиан усмехнулся.
– Хорошее имя для осла, – сказал он, почесывая животное между ушами. – Будь храбрым ослом, Алексис, – проговорил он. – А теперь идем.
К удивлению, осел позволил ему вести себя по узкому карнизу. Ким, спотыкаясь, пошел дальше. Теперь он сам должен следить за дорогой. Где остальные? Он никого не видел. Солнце, которое должно было стоять где-то на восточной стороне неба, – он не имел никакого представления, сколько времени прошло, но, тем не менее, должно было быть еще довольно рано, – не проникало своими лучами в ущелье. Вода с шумом устремлялась сверху вниз, капли падали на путников с такой высоты, что их удары были почти болезненными. Вскоре он ничего больше не мог видеть, и у него возникло чувство, что он находится внутри водопада. Внезапно дорога стала шире, и он вроде бы выбрался на свободу.
– Иди дальше, дальше! – Это был Фабиан, который следовал вплотную за ним. Ким проковылял еще несколько шагов и осмотрелся.
Нет, он находился не на свободе. Он стоял в глубоком гроте, из которого высокий, образующий остроконечные своды проход вел в глубь скал. Трудно было понять, насколько он велик, ибо свет, просачивающийся сквозь падающую вниз дымку от водопада, был рассеянным. Все было как в тумане – свет, краски, даже звуки.
За ним водяную завесу миновал Фабиан, вплотную к которому следовал осел, казалось слепо ему доверявший.
Затем Альдо короткими перебежками проскочил в сухое место, и, наконец, массивная фигура больга рассекла поток, как скала – волны прибоя.
Осел отряхнулся по-собачьи, так что капли воды разлетелись во все стороны; затем он прислонил свою мягкую мокрую морду к куртке Фабиана и бросил на него взгляд, исполненный глубочайшего почтения.
– Думаю, ты нашел в Алексисе друга, – не смог удержаться Ким.
– Меня удивляет лишь дерзость, с которой твой друг назвал скотину именем моего прародителя, – проворчал Фабиан.
– Это не я, – объяснил Альдо, который снова обрел дар речи. – Это мой отец. Он дал всем в доме и во дворе благородные имена, как, например, моему брату Карлусу, которого все зовут просто Карло, и мне тоже: меня, собственно, он назвал Альдероном, но… – Он прервался, заметив, что опять подвергся приступу словоизвержения. Фабиан улыбнулся:
– А кто твой отец, юный фольк?
– Мартен Кройхауф, ваше величество. Он купец…
– Я хорошо знаю, кто такой кум Кройхауф… – Он запнулся. – То есть, собственно говоря, я его не знаю. Очень странно. – Тень снова омрачила его лоб. – Однако не зови меня «ваше величество». Это еще больше осложняет дело…
– Так точно, ваше вели… я хотел сказать, господин Фабиан. Это значит, собственно…
В этот миг больг, выходя из-под струй водопада, невольно толкнул Альдо, и тот непременно упал бы, если бы Фабиан не схватил его за руку. В тени скалы, полускрытые падающей водой, виднелись остальные.
– Ну ладно, – сказал Фабиан. – Нам нужно идти.
Он взял на себя руководство, Алексис неуклюже зашагал вслед за ним – кроткий, как ягненок. Ким, вздыхая, тоже двинулся. Альдо держался вплотную за ним не столько из страха перед окружением, сколько потому, что он считал своей обязанностью присматривать за господином Кимбероном. Завершал процессию больг, озабоченный тем, чтобы не потеряться. Хотя он им полностью и не доверял, но тем, кто шел позади, он доверял еще меньше.
Ким вскоре заметил, что еще не слишком твердо держится на ногах. Бегство по болоту, через лес и, наконец, вверх в гору обессилило его. И теперь, когда напряжение спало, он остро ощутил, как болят руки и колени.
Свет, откуда-то сверху падавший в проход, разбивался на зеркальные пятна, вспыхивал и пропадал, однако вполне можно было видеть собственные руки и ставить одну ногу перед другой. Проход был настолько высок, что своды терялись в полумраке, и, когда шум водопада позади замер, Ким понял, что здесь тоже не было абсолютной тишины: звенели капли в подземных шахтах и со звоном падали в глубокие пруды, журчали ручейки в невидимых руслах. Было так, словно они находятся внутри какого-то гигантского живого существа.
– Вы тоже слышите? – прошептал Альдо. – Гора поет.
– Красиво, – пророкотал Горбац.
Дорога снова пошла вверх, и стало светлее. Подниматься было труднее, и Киму приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. В прибывающем свете можно было тут и там увидеть следы инструментов, которыми в неутомимом труде было проделан и расширен этот ход. Здесь работали мастера, наносившие каждый удар обдуманно, чтобы разрушить лишь столько, сколько необходимо, и сохранить сколько возможно.
Это, несомненно, была работа гномов, однако у Кима возникло ощущение, что в затейливом узоре было заключено нечто большее, нечто приближавшее искусство к самой природе, к красоте цветущего луга. Строка старого стихотворения пришла ему на ум: «Цветы, каких не видывал и эльф».
Он прежде не понимал, о чем здесь идет речь, но теперь ему стало вдруг ясно: это были цветы гномов, в которых заключалась красота всех созданных ими вещей.
Вдруг неожиданно его бросило в жар.
Красиво.
Слово, сказанное Горбацом, все еще звучало у него в ушах.
