Они прошли гуськом между окаменевшими стражниками и через внутреннюю арку ворот вступили на главную улицу.
Ким облегченно выдохнул.
– Что ты с ними сделал? – не смог он удержаться от вопроса.
Горбац ухмыльнулся несколько смущенно.
– Припугнуть, – сказал он. – И приказывать нас пустить. Только вспомогательная сила, – добавил он, поясняя. – Хотят приказы. Говорят только по-больгийски. Глупы даже для больгов.
Аи да Горбац, подумал Ким. Их новообретенный соратник задал ему еще одну загадку. Какие еще способности в нем дремлют? Ведь даже то, что больги имеют собственный язык, было Киму до сих пор неизвестно.
Они пошли дальше наугад, лишь затем, чтобы удалиться из поля зрения стражников-больгов.
– Пойдемте к историческому факультету, – предложил Фабиан, – я вроде бы помню дорогу.
Он возглавил группу, и они быстро пошли, так как уже привлекли первые недоуменные взгляды прохожих.
У Кима при взгляде на окружающее возникло очень странное ощущение. С одной стороны, он чувствовал, что все это должно быть ему знакомо, но с другой – все было чуждо. Никаких студенческих компаний, которые шумно перемещаются из одной пивнушки в другую, ни магистров в беретах и длинных мантиях, с книгами и свитками под мышкой, спешащих из аудиторий в свои кабинеты. Горожане шли ссутулившись, а если и посматривали друг на друга, то лишь уголком глаза и искоса. И здесь не было того смешения рас, которое он запомнил по годам учебы: эльфы и гномы, бронзово-загорелые жители юга, желтые, черные и красные фигуры. Здесь были только люди, странно покорные и тихие.
Фабиан целенаправленно вел их к узкому переулку, который ответвлялся от главной улицы. Уже через несколько шагов высокие стены с выступающими эркерами поглотили большую часть дневного света. Тут и там горели лампы за толстыми стеклами круглых окон и бросали в переулок мрачный свет. Однако приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не наступить на нечистоты или не споткнуться о вывороченные камни.
Скоро Ким совершенно запутался в лабиринте извилистых переходов; правда, когда переулок стал немного шире, у него снова появилось чувство, что он здесь однажды уже был.
– Это не площадь Свободы? – спросил он.
– Здесь она называется иначе, – только и ответил Фабиан.
Однако теперь Ким по меньшей мере снова знал, где они находятся. Еще один длинный узкий переулок, проходной двор, поворот, и они у цели… Он застыл с открытым ртом. Там, где, по его воспоминаниям, должно было выситься массивное здание факультета со «слепыми» окнами и зубчатой короной – не крепостной замок, но хорошо выполненная его имитация, – теперь в свете единственного уличного факела стояло убогое строение из дерева и глины, крытое соломой. Штукатурка раскрошилась между гнилым косяком двери и засовом. Ставни висели косо и скрипели в петлях при малейшем дуновении ветра. Круглые оконные стекла были грязными и потрескавшимися. И поперек вырезанного на дверях герба, на котором были изображены песочные часы историка и роза – аллегория цветка, вырастающего из прошлого, – тоже шла трещина. Да, если бы Киму не была знакома эта надпись, он едва ли смог бы ее разобрать. Однако он точно знал, что означают слова девиза под щитом: «Verba voland, acta manent». Слова проходят, поступки остаются. Впрочем, после того, что он пережил в последние дни, у Кима появились в этом сомнения.
Фабиан постучал рукояткой меча в дверь:
– Магистр Кверибус, откройте. Это я – Фабианус Алексис.
Некоторое время было тихо, затем послышалось шарканье ног, и в ветхой двери приоткрылось маленькое оконце. Оттуда появилось лицо. В свете единственного факела, освещавшего улицу, были видны только острый нос и два блестящих мышиных глаза.
– Кто… как… что?
Фабиан выхватил факел из подставки и осветил свое лицо.
– Фабианус, ваш ученик. Вы меня узнаете?
Послышались скребущие звуки, скрежет замка. Затем со скрипом открылась дверь. За ней стоял испуганный, дряхлый, сморщенный человечек, ростом едва ли выше фолька, одетый в поношенную мантию магистра и смотрящий со смесью страха и облегчения.
– Фабианус! Тебя послал Святой Отец… я полагаю… как всегда. Небо… – Потом ученый увидел тех, кто толпился в переулке за Фабианом, и его глаза расширились. – Но… кто это?
Фабиан распахнул дверь – на пол с грохотом опрокинулась скамеечка, на которую вставал маленький магистр, чтобы взглянуть в дверное оконце, и ступил через порог. Остальные вошли следом.
– Нет, – залепетал магистр, – это невозможно. – Потом он увидел Гилфаласа и Итуриэль. – Таи на элоаи метаниас… э-э… я хотел сказать: метаниет. Такой высокий визит, такая честь. Однако… – Его взгляд упал на Кима и Альдо, который вел в поводу осла. – Дети и животные не должны сюда входить… и больги тоже! Interdictum. Non sit![11]
– Я не ребенок, – сказал Ким возмущенно и негодующе.
– Это господин Кимберон из Альдсвика, – прояснил ситуацию Фабиан, – историк, как и вы, и его слуга Альдерон. Гилфалас, король эльфов, и его сестра принцесса Итуриэль уже вас приветствовали. А больг останется здесь – и осел тоже.
Мышиные глаза магистра растерянно перебегали с одного на другого и окончательно остановились на Фабиане.
– Фабианус, ты должен мне помочь. Этот… этот сумасшедший. Он погубит библиотеку!
Из подвала послышался грохот, сопровождаемый гортанными нечленораздельными звуками. Магистр в отчаянии воздел руки:
