– Моменто, Моменто, нет у меня никаких намерений, я просто спросил.
– Да нет, нет, вы намекали… Если вы думаете, что я приложил к этому руку, то ошибаетесь. Клянусь духом отца, я сам был в полном недоумении.
Видимо, не только я, осведомленный, как запросто отец обращается с духом своего родителя, усомнился в его искренности, поскольку, когда отец уже скрылся в доме, а я провожал князя, он сказал:
– Ну теперь нет ни малейшего сомнения в том, что зловредный Дустали передал твоему отцу разговор про волчонка.
– Что же делать, дядя Асадолла?
– Ей-богу, мне уже ничего на ум не идет… Я ведь как квартальный лекарь: когда недуг в ранге простуды, я могу прописать липовый цвет или таблетку аспирина, но если болезнь действительно серьезная и запущенная, надо звать профессора… В первый же день я порекомендовал курорт Сан-Франциско, потому что только в этом я специалист. Больной не послушался моих советов… А теперь уже поздно, придется все это большое семейство везти не на курорт, а к профессору, лечить всерьез.
– Значит, вы хотите бросить нас?
– Нет, сынок, просто сейчас у меня ничего не выходит… Надо потерпеть, посмотрим, как пойдет дело с изгнанием дядюшки на остров Святой Елены, а потом уж подумаем…
Тут мы дошли до поворота. Вдруг я увидел, что кто-то издалека бежит к нам.
Это был чистильщик. После приветствий и обмена вопросами о здоровье он заявил, обращаясь к князю:
– Ваша милость, помогите мне в одном деле.
– Моменто, и тебе тоже надо помогать?.. Вот удивительно, я с собственными делами никак не разберусь, а сам оказался штатным защитником всех жителей квартала… Так в чем дело? Что стряслось?
– Да вот ага уже несколько дней настаивает, чтобы я собирал свои манатки и катился отсюда. Раза два-три уже передавал через Маш-Касема, не желает, мол, больше, чтобы я тут располагался.
– А ты что?
–. Ваша милость, вы сами посудите. Я все это время здесь торчал, у меня и клиенты свои завелись, куда же мне опять перебираться? Разве это дело, с места на место бродить?
– Да нет, я спрашиваю, что именно ты ответил Маш-Касему?
– Ответил, скажи, мол, аге, что я тут останусь… Не могу, мол, отсюда уйти.
Асадолла-мирза даже зубами скрипнул с досады и пробормотал:
– Ответ хуже некуда! Так ведь и правда придется уходить.
Потом он принялся наставлять чистильщика, убеждая его не упорствовать, объясняя, что самое благоразумное будет покориться и устроиться квартала на два подальше. Но чистильщик стоял на своем, продолжая умолять Асадолла-мирзу о поддержке.
– Моменто, моменто, а может, правду люди говорят, что тебя одна из здешних женщин присушила?
После многословных уверений чистильщика, что ничего подобного нет и в помине, Асадолла-мирза пообещал посодействовать ему, насколько будет возможно, а когда чистильщик ушел, расхохотался:
– Ну вот, не было печали! Мало мне своих забот, еще одна прибавилась… Этот мальчишка втрескался в жену Ширали и не желает уходить. А дядюшка, ожидая английских властей, которые заявятся высылать его в Арак, желает, чтобы духу этого парня здесь не было, а то, не дай бог, спугнет англичан… Просто сумасшедший дом какой-то!
– Дядя Асадолла, а вы думаете, дядюшка все еще верит, что этот чистильщик – немецкий агент?
– Возможно, не слишком верит, но сомнение все-таки гложет его душу… На всякий случай он хочет устранить с пути англичан все возможные препятствия.
– Дядя Асадолла, я вам так надоел, что мне право неудобно и говорить вам…
– Да чего уж там, говори, не стесняйся, – смеясь, прервал меня Асадолла-мирза, – Я ведь читаю твои мысли. Ты хочешь сказать, что теперь, когда дядюшка всерьез ожидает англичан, вы с Лейли тоже в опасности. Весьма возможно, но больше ни о чем меня не спрашивай, дай мне подумать до утра, посмотрим, может, что-нибудь придет в голову.
Я опять провел ужасную ночь. Когда я ненадолго засыпал, мне снились кошмары, в которых было перемешано все на свете. Лейли в свадебном наряде, рука об руку с мужем, шла между двух шеренг английских солдат с саблями наголо к подъезду какого-то дворца, а муж ее был не кто иной, как Ширали. Английский главнокомандующий, одетый в шотландскую юбку вместо брюк, оказался вдруг Маш-Касемом. Я вскрикнул, Пури, который выступал за новобрачными, обратил ко мне свою лошадиную морду и жутко заржал.
Следом за женихом и невестой дядя Полковник тащил свой коврик. Практикан Гиясабади в ливрее с галунами и рыжем парике стучал об пол массивной тростью и объявлял: «Жених и невеста!» Доктор Насер оль-Хокама играл на саксофоне. Отец и Асадолла-мирза, взявшись за руки, водили вокруг меня хоровод и распевали песенку на манер американских шлягеров, где без конца повторялись слова «Сан-Франциско», и в ушах моих так и отдавалось эхом «Франциско… анциско!..».
Я опять закричал и бросился бежать. Маш-Касем в своей шотландской юбке направился ко мне и проговорил с английским акцентом: «Уходи, милок, кончено твое дело». Тогда я завопил: «Маш-Касем, ну сделай же что-нибудь! Или ты не друг мне?..» Но он все с тем же английским выговором ответил: «Ей-богу, родимый ты мой, зачем врать? До могилы-то… Моей вины тут нет, с аги спрашивай!» – и я повернулся туда, куда указывал его вытянутый палец. Дядюшка в треугольной шляпе Наполеона восседал на белом коне. Держа в руках баранью ногу, он восклицал: «Вперед! В атаку!» – и я падал, падал, падал под копыта набегавших прямо на меня коней… А одетая в черное Фаррохлега-ханум читала надо мной «Фатиху»…[44]
