В городе ярмарка St. Michel, слышно, как ревут коровы. И вдруг страшное чувство России, тоже ярмарка, рев, народ — и такая безвыходность жизни! Отчего чувствовал это с такой особенной силой в России? Ни на что не похожая страна.
Потом представилось ни с того ни с сего: в Париж приехал англичанин, разумный, деловой, очень будничный человек. Отель, номер, умылся, переоделся, вышел, пошел завтракать. Во всем что- <то>> такое, что сам не узнает себя — чувство молодости, беспричинного счастья… Напился так восхитительно, что, выйдя из ресторана, стал бить всех встречных… Везли в полицию совершенно окровавленного.
Лежал в саду на скамье на коленях у Г., смотрел на вершину дерева в небе — чувство восторга жизни. Написать бы про наш сад, — что в нем. Ящерицы на ограде, кура на уступе верхнего сада…
7 1/2 вечера, подъезжаю к Марселю. Горы голые, мелового цвета, ужасные предместья. Мост, под ним улица, трамвай… Рабочие улицы, ужас существования в них. Всякие депо, шлак… Еще жарко, сухо. Зажженные алым глянцем стекла в домах на горе. Вдали Notre Dame de la Garde… К какому-нибудь рассказу: больной подъезжает к большому городу.
Бальмонт прислал мне сонет, в котором сравнивает себя и меня с львом и тигром. Я написал в ответ:
Вечер, шел через сад Montf leury, чувствовал снова молодость и
8 молодости неприятности надолго не держались у меня в душе — она их, защищаясь, выбрасывала.
Почти все сверстницы были гораздо взрослее меня. Vita scribi ne quit.
Проснулся в 4 1/2. Довольно сумрачно — рассвет совсем как сумерки. В синеватых тучках небо над Эстерелем, над Антибским мысом по тучкам красноватое, но солнца еще нет.
Вечером гроза. Лежал, читал — за окнами содрогающееся, голубое, яркое, мгновенное.
Ночью во мне пела Лунная соната. И подумать только, что бог все это — самое прекрасное в мире и в человеческой душе <нрзб> с любовью к женщине, а что такое женщина в действительности?
Видел во сне Аню с таинственностью готовящейся близости. Все вспоминаю, как бывал у нее в Одессе — и такая жалость, что… А теперь навеки непоправимо. И она уже старая женщина, и я уже не тот.
Уехал Рощин. Тихий сероватый день. И все напевается внутри «Яблочко» — истинно роковая песня России. Какая в ней безнадежная тоска, гибельность!
Coitus — восторг чего? Самозарождения? Напряжения жизни? Убийства смерти?
За последнее время опять — в который раз! — перечитал «Анну Каренину» и «Войну и мир». Нынче кончил почти четвертый том — осталась последняя часть «Эпилога». Про Наполеона неотразимо. Испытал просто ужас, и
Удивительно прекрасный день. Был в Cannes <…> Сидел на скамеечке перед портом, ел виноград. Был у Карташевых <…> Опять он поразил меня талантливостью.
Читаю «Мертвые души». Нельзя читать серьезно — очень талантливый шарж, и только. А чего только не наплели! «Гениальное изображение пошлости…» И чего только сам не вообразил! «Горьким словам моим посмеюся…» России почти не видал, от этого местами нелепое соединение Малороссии и Великороссии.
Умер Осип Сергеевич Цетлин. И осталось Монте-Карло, вечная праздничная синь моря.
Вчера именины Веры. Отпраздновали тем, что Галя купила кусок колбасы. Недурно нажился я за всю жизнь!
Проснулся очень рано, мучась определением почерка подписи под какой-то открыткой ко мне: Сталин.
Прочел 2/3 «Воскресения» (вероятно, в десятый раз). Никогда так не ценил его достоинства (просто сверхъестественные в общем, несмотря на множество каких-то ожесточенных парадоксов, что ли). Известие в письме из Москвы о смерти Насти. Оказывается, умерла уже «года три тому назад». Какой маленький круг от начала до конца человеческой жизни! Как я помню, как я гимназистом ехал с ней, держа венчальную иконку, в карете в Знаменское! В жизни то и дело изумление, недоумение, а выражать это — наивность!
Прекрасный день, но ничего не мог писать. Кажется, серые, прохладные, вернее, совсем свежие дни лучше для меня (для работы). Только теперь.
Проснулся часов в 5 — уже не первый раз за последнее <время> под пение петухов.
Думал: что тут главное? Кажется, что очень
Ездил в Cannes. Хороший день, что-то под одесское осеннее. Море похоже на Черное. Купание кончилось. Пляж пустой и стал маленький, главное — маленький.
По утрам, проснувшись, слышу, как лают собаки на соседней дачке уже совсем новым,
16-го послал avion Полонскому в Холливуд. 18-го еще. Нынче проснулся в 6 1/2. Лежал до 8, немного задремал. Сумрачно, тихо, испещрено чуть-чуть дождем возле дома.
Вчера и нынче невольное думанье и стремление не думать. Все-таки ожидание, иногда чувство несмелой надежды — и тотчас удивление: нет, этого не может быть! Главное — предвкушение обиды,
