– Во веки веков… А не знаете ли, бабуся, где сейчас ксендз?
– Да в костеле. Грешницу исповедует.
Я вошел в костел. В лучах, проникавших сквозь витражи, виднелись контуры исповедальни. Было холодно и тихо, и лишь молодая крепкая бабенка, бия себя в грудь, каялась, что ночью наколдовала на свою соседку, что Маг-де с другого конца села вместо тридцати яиц отдала только двадцать девять, так как тридцатое яйцо было прошлогоднее, тухлое, что из чревоугодия не соблюла поста: сорвала два листка и календарь вместо пятницы показал субботу, что недавно добавила в масло для продажи маргарину, а молоко доставила на молочный пункт пополам с водой…
Исповедник утешал, осуждал, отчитывал. Хотя я не видел его лица, мре казалось, что он тоже мучится за грехи, не им содеянные. Когда бабенка наконец ушла, он с облегчением встал.
Я увидел подвижную фигуру уже немолодого сельского священника. Я поднялся со скамьи.
– Вы ждете меня? – спросил он извиняющимся топом.
– Вы ксендз Войтик?
– Да.
– Я хотел бы поговорить с вами.
– Я вас слушаю… – Он указал проход возле алтаря.
Был поздний вечер, когда я вошел в дом для приезжих. – Дайте мне пива! – попросил я.
Физиономия буфетчицы скривилась при виде чужака. Она взяла кружку, которую я перед тем ополоснул, и сказала:
– Пиво дороже на один злотый, сломалась рессора!
– Что ж, пусть так, раз у вас дороги плохие, – великодушно согласился я.
Кашлянув, я подкрутил свои пышные усы.
– Ничего. Будет и дорога! – чокнулся со мной выросший словно из-под земли «пропагандист» Ковальский.
Его присутствие здесь означало, что Дзвоны покорены, что они у нас в руках.
– А кто это? Землемеры? Это что, насчет колхоза или дороги? – спросил посетитель, которому я влепил бы неделю отсидки за одну физиономию.
Чтобы избежать ссоры, мы отошли в сторонку и сели за грязный стол – он был удобен тем, что стоял у открытого окна.
От запаха приправ и селедки перехватывало дух, в носу щипало от вони гнилых огурцов. В свете мигающей, засиженной мухами лампочки помещение имело вид дешевого притона.
Я присмотрелся к окружающим.
Емёла разглагольствовал о преимуществах турнепса и… успокаивал гуся, которого держал под мышкой. («Стоит здесь в два раза дешевле, чем на варшавском базаре», – сообщил мне Ковальский.) Шесть «землемеров» в комбинезонах угощались в сторонке пивом. НД отказывался от взятки в размере тысячи злотых. Речь шла о пустяке, его просили передвинуть граничную межу. Увидев меня, НД подсел к нам.
– Ну, как дела, ребята?
– Все в порядке, – ответил я, – смотри!
– Что это?
– Не видишь разве? Ключи. От всех дверей в доме ксендза.
– Стибрил?
– Что ты!.. Ксендз – мировой мужик. Сам предложил.
– А как насчет коллекции «За лот»?
– Ксендз выменял ее у Мингеля на первые английские «Колонии».
– Мингель спятил, – вмешался Ковальский. – Кто же меняет «Польшу» на какие-то «Колопии»?
– Нет, он не спятил. Обмен был совершен с расчетом, что эта коллекция к нему вернется, а он насладится первыми «Колониями».
– Ясно! – отозвался Емёла. – Ковальский, подержи! Не так! Что? Никогда не имел дела с птицей? Это тебе не детей нянчить, – объяснял он, засовывая гуся Ковальскому под мышку.
– Я разговаривал с мельником, который тоже собирает марки, – начал свой доклад Емёла. – Аль был у него час назад, спрашивал, долго ли землемеры пробудут в Дзвонах. Мельник ему сказал, что землемеры, мол, вроде бы скоро уезжают… Аль немного побыл у него, всучил белый «Дилижанс», сел на велосипед и уехал. Я даже видел, как он жал на педали. Исчез в лесу за селом. – Он указал в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.
– Значит, они здесь. И ждут, – заключил НД.
– Да, наше присутствие им на руку, – сказал Ковальский. – Они рассчитывают, что, когда преступление обнаружат, подозрения падут на землемеров. А допрос десяти землемеров означает для них неделю свободы.
Я посмотрел в окно. Спускалась ночь. В сумерках грузовика уже не было видно. Наступившая темнота была на руку не только нам. Я вполголоса начал отдавать последние распоряжения:
– Машины сейчас пойдут в обратный путь, к лесу. Место ожидания – поляна, где мы уже останавливались. Дальнейшие указания – по радио… Грузовик, выезжая с площади, свернет в сторону.
