как только они проскользнули в коридор, выложенный кирпичом, тут же ощутили ту особую атмосферу замкнутости и напряженности, в которую окунулись.
Началось движение по лабиринту коридоров, столь запутанному, что невольно возникала мысль все это сооружалось с единственной целью – запутать, сбить с толку, измучить нескончаемыми переходами и лишить память возможности за что-либо зацепиться. Неудивительно, что Флэю когда-то в былые времена не удалось выявить здесь какой-либо системы в расположении коридоров, ему и так повезло, что он здесь не заблудился и смог найти путь назад. Однако, несмотря на непредсказуемые повороты и проходы, несмотря на то, что Флэю приходилось следить за Щукволом, его инстинкт подсказывал ему, что они каким- то окольным и запутанным путем возвращаются к тем местам, где располагался коридор, в котором Флэй когда-то слышал безумный смех. Щуквол двигался теперь все медленнее. Его голова была склонена на грудь, но не от уныния, а от погруженности в свои мысли. Его ноги ступали все медленнее, и в какой-то момент он даже стал волочить их. Когда Щуквол добрался до лестницы с невысокими ступенями и стал неуверенно спускаться по ней, то возникло впечатление, что ноги его уже не держат, тело расслабилось и потеряло координацию и он вот-вот рухнет. Щуквол поворачивал за угол очередного коридора так, словно двигался во сне.
Но вот, когда он приблизился к какой-то двери, то резко выпрямился весь напрягся и сосредоточился. Он особым образом свистнул, и обезьянка, цепляясь за одежду, вскарабкалась ему на плечо и уселась там, перо на шляпке раскачивалось вверх-вниз. Обезьянка повернула голову, и Доктору Хламсливу показалось, что ее маленькие черные глазки, глядящие со сморщенного личика, увидели его. Но Хламслив не отдернул тут же голову назад, а застыл в неподвижности. Существо в костюмчике яркой окраски с ромбами почесалось и отвернуло голову. Только после этого Хламслив и двое его сотоварищей по преследованию отодвинулись поглубже в темную часть коридора.
Тем временем Щуквол вытащил из кармана связку ключей и, выбрав нужный ему, после некоторого колебания вставил его в замок, потом с явным усилием повернул. Не открывая двери, он отвернулся от нее и задумчиво посмотрел туда, откуда пришел. Оскалив зубы, он стал постукивать по ней ногтем большого пальца.
Было ясно, что по какой-то причине, ведомой только ему, он не спешил зайти вовнутрь. Обезьянка на его плече повернулась, усаживаясь поудобнее, и при этом ее длинный хвост задел Щуквола по лицу. Это почему-то вызвало большое раздражение – он сорвал обезьянку с плеча и швырнул ее на пол. Маленькое создание, скорчившись и съежившись, стало издавать жалобные звуки.
Щуквол перевел взгляд с ушибленной обезьянки на кучу каких-то обломков, камней и гниющих досок, которая лежала в одном из боковых проходов. Гнев и раздражение исчезли с его лица, снова принявшего спокойное выражение, а уголки его губ слегка поднялись вверх, изобразив какое-то подобие мертвой улыбки.
Затем человек с красно-белым лицом неожиданно исчез из поля зрения троих, следивших за ним. И они уже было решили, что он окончательно скрылся. Им повезло, что обезьянка оставалась у двери, потирая и облизывая ушибленную руку. Иначе, если бы они попытались тут же броситься вперед на розыски Щуквола, они бы столкнулись с ним лицом к лицу, ибо через минуту он вернулся к двери, неся в руках хотя и обломанный, но все же достаточно длинный шест.
А затем Щуквол приступил к действиям, которые совершенно озадачили прятавшихся наблюдателей. Он очень осторожно повернул ручку двери, и было слышно, как освободился язычок замка. Дверь теперь можно было открывать, но Щуквол удовлетворился тем, что приоткрыл ее не более чем на сантиметр. Отступив от двери на шаг, он упер шест в черную деревянную створку и стал нажимать на него, очень медленно открывая дверь Хотя и со скрипом, но дверь стала приоткрываться. Щуквол замер в неподвижности, вглядываясь в образовавшуюся узкую щель. По тому, как он себя вел, стало ясно, что нечто, увиденное там, его явно обеспокоило: он привстал на цыпочки, склонил голову набок. Потом положил шест на землю у своих ног и, вытащив из кармана большой платок, обвязал им себе лицо так, что остались видны лишь глаза. В это же время до Хламслива, Тита и Флэя долетел тяжелый, тошнотворный, гнилостный запах, явно проникавший из-за приоткрытой двери. Но они были столь заинтригованы поведением Хранителя, что далеко не сразу обратили внимание на этот запах. Снова Щуквол взялся за шест и снова очень осторожно начал толкать створку. Щель расширялась, и взгляду Щуквола открывалось все большее пространство комнаты, которую ему прежде чем войти явно хотелось осмотреть. Когда дверь приоткрылась настолько, чтобы пропустить человека, Щуквол замер.
И в этот момент обезьянка, чья шапка с пером свалилась в пыль, несмотря на то, что ушибленная рука все еще беспокоила ее, стала проявлять интерес к приоткрывшейся двери и к тому, что находилось за нею. Подобравшись поближе, обезьянка начала заглядывать в щель, однако войти еще не решалась, поглядывая через плечо на Щуквола и обнажая зубы в нервной гримасе. Однако в какой-то момент любопытство взяло верх. И обезьянка, подпрыгнув на задних ногах, быстрым движением ухватилась за ручку двери и повисла на ней. Щуквол на этот раз с большей силой снова нажал на дверь шестом. Дверь растворилась пошире, увлекая за собой обезьянку. Она отпустила ручку и уже внутри комнаты приземлилась на гниющий ковер. Но едва ее лапки коснулись пола, откуда-то сверху упал топор и, обрубив обезьянке хвост, с отвратительным стуком вонзился в пол. Обезьянка, охваченная неожиданной острой болью, страхом и яростью, издала пронзительный и пугающе человеческий крик, разнесшийся по пустым помещениям и наполнивший их эхом боли, понеслась по огромной комнате, перепрыгивая со стула на стул, с подоконника на каминную полку, со шкафа на комод, переворачивая вазы, лампы и другие небольшие предметы, попадавшиеся на ее пути.
Щуквол незамедлительно последовал за обезьяной в комнату, забрызганную ее кровью. И теперь в его движениях не было осторожности, а безумно мечущуюся по комнате обезьянку он не удостоил ни единым взглядом. А если бы он это сделал, то обнаружил бы, что обезьянка, увидев, что он заходит в комнату запрыгнула на спинку одного из стульев и замерла там, глядя на Щуквола с такой смертельной ненавистью во влажных черных маленьких глазках, словно в ней сконцентрировались вся злоба и ожесточение тропиков. Вину за боль и унижение обезьянка возлагала на человека, который так бесцеремонно сбросил ее со своего плеча. Не сводя глаз с Щуквола, обезьянка в ярости обнажала зубы и нервно трясла сморщенными ручками, кровь скапывала с обрубка ее хвоста. Но что произошло с обезьянкой, почему она издала такой ужасный крик, оставалось неизвестным Титу, Хламсливу и Флэю. Крик, столь похожий на человеческий, заставил всех троих броситься к двери. Они увидели, что Щуквола в комнате уже не было. Мгновенное замешательство рассеялось, когда они заметили, что из первой комнаты открывается вход во вторую, в которую можно было попасть, опустившись по нескольким ступеням. Обезьянка тут же бросилась к вошедшим. Подбежав к Титу, она поднялась на задние лапы и стала гримасничать, ее гримасы в любое другое время наверняка позабавили бы, но в тот момент смотреть на несчастное животное было очень тяжело. Да и времени не было. Они и так совершили большую неосторожность, вбежав в комнату. Нервы были напряжены до предела. Все устали, все ощущали странность своего положения – они следили за человеком, не имея на то ни достаточных причин, ни достаточных оснований. Однако в последние полчаса их подозрения, что происходит нечто предосудительное, значительно усилились. Все трое уже в глубине души чувствовали, что правильно поступили, последовав за Щукволом. Теперь все были готовы к любому повороту событий.
Их напряжение было столь велико, их предположения о том, что все это значит, были столь фантастичны, что, когда они, подобравшись ко второй двери, заглянули в нее и увидели два скелета, лежащие в центре комнаты на огромном полуистлевшем ковре, пульс ни у Тита, ни у Доктора, ни у Флэя не участился – он просто не мог быть чаще, чем был. Чувства у всех сильно притупились, но рассудок работал
