произведений скульптуры. Люди при его приближении почтительно расступались. По традиции у него на шее висела тяжелая железная цепь, а ко лбу был привязан камень. Тит устал таскать на себе этот нелепый вес, который с каждой проходящей минутой казался все более тяжелым. Он пару раз видел Фуксию, но потом она затерялась в толпе.
– Наверное, разразится мощная гроза, мой мальчик, – сказал кто-то позади Тита – Клянусь всем, что низвергается потоком, на нас вот-вот обрушится ливень.
Тит повернулся. Перед ним стоял Доктор Хламслив.
– Да, чувствуется приближение грозы, Доктор Слив.
– Не только чувствуется, но и наблюдается, мой юный преследователь злодеев.
Тит задрал голову и посмотрел вверх. В небе творилось нечто невообразимое. Там вздувались облачные массы, которые казалось, двигались не подгоняемые ветром, а сами по себе, подгоняемые недобрыми намерениями.
О, вид у небес был грозен! И с каждой минутой он становился все более устрашающим. Казалось, в небо прямо из ада изливается вся адская черная мерзость. Тит опустил голову и снова посмотрел на Хламслива. Лицо Доктора было залито потом.
– Вы не видели Фуксию? – спросил Хламслив.
– Видел, но потом она куда-то исчезла. Думаю, она где-то здесь в толпе.
Хламслив огляделся по сторонам, его очень острое Адамово яблоко плясало, губы, растянутые в улыбке, обнажали сверкающие зубы, но улыбка была пустой и неестественной.
– Доктор Слив, мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели ее… она выглядит ужасно, с ней что-то происходит.
– Я обязательно это сделаю и в самое ближайшее время. В этот момент к Титу подошел посланец от судей – они приглашали Тита одобрить их выбор.
– Идите, идите скорее, – воскликнул Хламслив, но в его голосе не было обычной звонкости. – Спешите, мой юный друг!
– До свидания, Доктор.
Глава шестьдесят четвертая
Немного позже Тит уже сидел на балконе, а рядом с ним по правую руку расположилась Графиня, казавшаяся ему огромной незнакомкой, слева от Тита сидел Поэт, человек и вовсе чужой Титу. Под балконом разлилось море поднятых голов. Во дворе пылал огромный костер, вдалеке на фоне почерневшего неба угадывался темный силуэт Горы Горменгаст.
Приближался момент, когда Титу нужно будет подозвать трех Резчиков, произведения которых были признаны лучшими, потом Тит потянет за веревки, привязанные к этим трем деревянным скульптурам, и выставит их на всеобщее обозрение.
В огромный костер уже были брошены сотни скульптур, на создание которых было положено столько неустанного труда, на которые возлагалось столько надежд и упований, и яркое пламя, превращая их в пепел, устремлялось к небу.
Тит видел, как великолепный раскрашенный деревянный тигр, голова которого с оскаленной пастью была закинута на спину, а ноги подобраны под телом, был брошен одним из двенадцати наследственных «разрушителей» в огонь. Пламя охватило тигра словно руками и стало пожирать дерево.
И в этот момент Тита неожиданно охватило сильнейшее желание бежать с балкона. Ему было ненавистно это бессмысленное уничтожение, которое он вынужден наблюдать. От духоты ему было дурно. Присутствие матери и отрешенного ото всего Поэта порождало в нем глухое раздражение. Тит перевел взгляд на Гору Горменгаст. Что лежало за ней? Какие земли? Какие миры? Какая жизнь?
О, если бы только он мог покинуть Замок! От одной этой мысли вызывающей страх и восторг, его начинало трясти. Тит с опаской покосился на мать – не прочитала ли она его мятежные мысли?
Убежать из Замка навсегда? Но Тит не имел никакого представления о том, что ожидает за его пределами, за пределами тех лесов и рек, которые окружают Горменгаст. Он уже и раньше много думал о побеге. Но побег всегда был для него некой абстрактной идеей, и он никогда серьезно не задумывался над тем, куда направится и как будет жить в мире, совершенно ему незнакомом.
Тита охватил страх от мысли, что он в том, ином мире – будет просто ничто, что Горменгаст и его Герцог не представляют для «того» мира никакого значения, что его, сына Герцога Гробструпа, почитают лишь здесь, в Замке. Мысль эта была страшной и беспокоящей.
Тит снова взглянул на многоликую толпу под балконом. Когда очередную скульптуру швырнули в огонь, он важно кивнул, как это требовалось, в знак одобрения свершающегося. Повернув голову налево, Тит в темноте различил силуэты нескольких башен. Это все мое, сказал он себе, но слова, прозвучавшие у него в голове, показались пустыми и ненужными. И тут произошло нечто, что заставило его забыть о своих страхах и призрачных надеждах, что вселило в него непомерную радость, что вырвало его из лап колебаний, что швырнуло его в искристый, волшебный, непредсказуемый мир.
А произошло вот что. В огонь уже приготовились бросать изображение черного ворона – голова приподнята, каждое перышко тщательно вырезано. Толпа, придавленная духотой, застыла в ожидании. Наследственный «разрушитель», державший ворона, закинул руку за голову; пляшущие языки пламени освещали его лицо. И вот рука метнулась вперед, пальцы разжались – и ворон, кувыркаясь полетел в сторону костра. И тут из темноты наперерез ворону вырвалась какая-то фигурка, легко и одновременно хищно промчалась в воздухе и схватила деревянную птицу. Не замедлив ни на мгновение свои уверенный великолепный полет, фигурка, прижимающая к себе ворона взметнулась над заросшей плющом стеной и исчезла в ночи. На некоторое время людей охватило оцепенение – всеобщее смятение и замешательство держали всех словно в тисках. Смятение каждого усиливалось замешательством всех. Произошло нечто невообразимое, нечто столь невероятное, что гнев, который должен был вот-вот прорваться, сдерживался невидимой стеной замешательства.
Никогда ранее не происходило подобное нарушение священной церемонии.
Графиня зашевелилась первой. Впервые с того дня, когда обнаружилась злокозненность Щуквола, Графиня была охвачена страшным гневом, который не имел отношения к пегому злодею. Графиня тяжело
