тяжелой куртке, сидевшего в лодке прямо под ней. Она уже собиралась сама окликнуть добровольца, который явно не собирался поднимать голову, чтобы посмотреть вверх; но его голос первым нарушил тишину, ту странную тишину, которая вдруг установилась, несмотря на плеск волн, завывание ветра и шипение дождя. Напряжение, охватившее всех, казалось, подавило все звуки природы. Оно лишь усиливалось от страшной мысли, что смертоносная птичка упорхнула.
– Скажите ее милости Графине, что здесь никого нет! – говорил человек из-под шляпы. – Выйти отсюда можно только через окно! Двери открыть нельзя. Скажите ей, что здесь, кроме воды, никого и ничего нет. Здесь негде спрятаться и малой птичке! Его здесь нет, если он вообще здесь был… в чем я сомневаюсь!
Графиня медленно опустилась на колени, словно собиралась молиться. Все в ней застыло. Она так ждала этого момента, когда можно будет наконец схватить и прилюдно предать смерти врага Гррменгаста, воздать ему по заслугам. А этот человек в лодке сообщает, что в комнате никого нет!
Но что-то в ней не хотело принять того, что такие колоссальные приготовления, такое сосредоточие и объединение усилий всего Замка окажутся бесполезными; более того, что день, который должен был стать днем возмездия, окажется безрезультатным и что не свершиться то, чего она так желала.
Графиня склонилась над круглой дырой и, опершись на локти, опустила в отверстие голову.
Первый быстрый осмотр комнаты вроде бы подтверждал слова добровольца – спрятаться там действительно было негде. Пустые стены, старые картины, запертая дверь, вместо пола – вода. Вот и все. Графиня перевела взгляд на человека в лодке.
Да, действительно, удерживать лодку в одном положении на воде, было весьма сложно. Но все же было странно, что человек этот даже не делал никаких попыток хоть на мгновение поднять голову и взглянуть вверх, туда, где у отверстия собрались с нетерпением ожидающие его сообщения люди.
Еще стоя у окна, она видела, как доброволец спускался в лодку и потом, работая веслом, боролся с волнами. Тогда она, заливаемая потоками дождя, врывающимися в открытое окно, с нетерпением ждала какого-то сигнала – свистка или шума борьбы. Она была так уверена, что Щуквол находится в комнате и вступит в схватку с добровольцем, как только тот туда проникнет. Эта уверенность, которая окончательно не покинула ее даже после того, как она, осмотрев все, вроде бы сама удостоверилась в том, что комната пуста, заставила Графиню повнимательней присмотреться к человеку в лодке, который позволил себе выразить сомнение в том, что Щуквол здесь вообще когда-то был.
Графине показалось, что человек в лодке выглядел теперь более худощавым, но это наблюдение не вызвало в Графине никаких подозрений – она особенно не присматривалась к добровольцу, когда тот садился в лодку, а сейчас неверный, пляшущий свет в комнате кого угодно мог ввести в заблуждение. Но взгляд Графини, снова оббежавший комнату, остановился на предмете, который она не заметила при первом беглом осмотре – стена, в которой находилось окно, была освещена хуже всего. И только теперь она заметила какой-то узкий длинный предмет, висевший у этой стены. В первое мгновение она не поняла, что это такое, но постепенно, по мере того как ее глаза привыкали к прыгающим пятнышкам света, все яснее видела, что это каноэ. Присмотревшись еще лучше, Графиня увидела, что это каноэ Тита! То самое, которое украл у него Щуквол! То самое, в котором он заплыл в эту комнату! Но где тогда он сам? Повесил лодку под потолок и уплыл? Зачем бы он это сделал, имея такое легкое и удобное средство передвижения? Но комната действительно пуста – только плещущаяся вода и этот человек в лодке… Пусть даже Щуквол исчез из комнаты, почему он повесил здесь украденное им каноэ? И почему этот доброволец, который не мог не увидеть каноэ, свисающее с потолка, заявил, что Щуквола здесь вообще не было? Ведь он знал, как и все остальные, рассказ Тита!
И Графиня перевела взгляд на человека в широкополой шляпе и внимательно к нему присмотрелась. Покатые, сутулые плечи, нервные быстрые движения при работе веслом – и в Графине стало быстро расти подозрение, что тот плотный, кряжистый доброволец, которого она видела несколько минут назад, за это краткое время, после того как он проник в комнату, странным образом изменился. Но пока это подозрение было столь неопределенным, что она не могла сделать следующего логического шага. Но оно вселило в нее какое-то беспокойство, достаточное для того, чтобы, повинуясь внезапному внутреннему порыву, Графиня вдруг, набрав полные легкие воздуха, выкрикнула, да так громко, что не только человек в лодке, но и все стоящие вокруг вздрогнули:
– Доброволец!
– Да, ваша милость? – не поднимая головы, отозвался человек в лодке: он лихорадочно работал веслом, пытаясь, очевидно, оставаться прямо под отверстием в потолке. Неужели он действительно так занят своей лодкой, что не может даже на мгновение поднять голову и взглянуть на Графиню? – Да, ваша милость?
– Вы что, ослепли? – кричала Графиня. – У вас что, глаза по-высыхали?
Что Графиня имела в виду? Неужели она увидела?..
– Почему вы не сообщили о том, что висит у стены? – В стесненном пространстве комнаты голос Графини казался особенно громким. – Вы что, не видите?
– Очень трудно… ваша милость… удержать лодку на плаву… времени осматриваться…
– Там же висит каноэ! Неужели вам это ни о чем не говорит? Лодка, украденная изменником, находится в этой комнате! Покажите мне свое…
В этот момент новая волна, еще более мощная, чем предыдущие, ворвалась в окно, развернула лодку, в которой сидел Щуквол, словно листик, потащила, накренила. И Графиня увидела мелькнувшие под полями шляпы белые и красные пятна столь хорошо знакомого ей лица. Почти в то же мгновение в поле ее зрения прямо под ней вплыло еще одно лицо, и, переметнув свой взгляд с лица Щуквола, она ясно увидела, как из воды к поверхности подымается мертвое тело; оно качнулось на волнах как вымокший каравай хлеба, а потом снова исчезло под водой.
Когда Графиня узнала, что комната пуста и в ней Щуквола нет, все в ней застыло в ледяной неподвижности. А теперь, увидев мгновенно одно за другим эти два лица, она почувствовала, что все в ней встрепенулось, и ее покинули уныние, мрачная угнетенность, не нашедшие выхода тяжелое ожесточение, злость и разочарование, и на их место пришла все сметающая бодрость души и тела. Она ощутила могучий прилив сил. Гнев взбурлил в ней, как воды в замкнутом пространстве комнаты. Там, внизу, она увидела пегого негодяя, предателя, и мертвого добровольца.
И все вопросы, которые только что волновали ее – почему таким странным образом подвешена лодка и прочие, – потеряли для нее всякий интерес. Единственное, что сейчас имело значение – это немедленное предание смерти вот того человека в широкополой шляпе, сидевшего в лодке! Все остальное – потом.
Какое-то мгновение Графиня колебалась – не поиграть ли еще немного с Щукволом, не поблефовать ли