после пяти уже темнело.
Красивый особняк архитектора Стюарта, со своими террасами, балюстрадами и лестницами, выглядел каким-то неприветливым. Ни хвойных деревьев, ни вечнозеленого кустарника, которые могли бы оживить серый дом и серое небо над ним. Было три часа дня, и свет в комнатах еще не горел. Когда мы ехали по гравийной дорожке перед террасой, произошло нечто странное. Из-за дома медленно вышла Иден, одна; она остановилась в углу балюстрады около каменной вазы, прижала ладони к постаменту и посмотрела сначала на парк, а потом на нас. На Иден была шуба с пушистым, поднятым вверх воротником, обрамлявшим ее лицо. Я уверена, что она нас не ждала, не знала, что мы едем, и была неприятно удивлена, увидев машину.
Ей не удалось скрыть свои чувства. Она родилась в другой среде, и ей не прививали утонченные манеры, требовавшие скрывать истинные чувства и надевать маску любезности. Иден спустилась по лестнице; вид у нее сначала был сердитый, но затем она, похоже, смирилась. Волосы ее полностью скрывал тюрбан из какой-то темной шерстяной ткани — вместе с воротником из рыжей лисы он не способствовавал поцелуям. Никто не целовался.
— Боже мой, как я рада всех вас видеть. Вот это сюрприз! — сказала Иден.
— Я тебя предупреждала, что мы приедем в воскресенье, — напомнила Вера.
— Две недели назад ты говорила, что, возможно, приедешь в эти выходные.
Создавалось впечатление, что, если бы Вера попыталась назвать точную дату, Иден бы ей отказала.
Мы вошли в дом. Мне казалось, что, несмотря на трудности с топливом — собственно, тогда трудности были почти со всем, — в Гудни-холле будет тепло, Иден и Тони что-нибудь придумают. Но в доме было холодно, холоднее, чем в колледже, в Уолбруксе или у моих родителей. В гостиной работал маленький электрический камин. Мы все остались в пальто и, возможно, поэтому не сделали попытки сесть. Иден сказала, что сегодня у миссис Кингс выходной, но для чая все равно рановато, не так ли? Тони тоже куда-то уехал.
Голос Веры показался мне непривычно робким:
— Джейми еще спит?
— Джейми? — переспросила Иден, словно это имя она когда-то слышала, но теперь припоминает с трудом. — Джейми? Да, наверное, спит. Точно не знаю.
Все молчали. Потом Эндрю признался мне, что на мгновение у него возникло чувство, что Иден не взяла Джейми и мальчика нет в доме, а все это лишь Верины фантазии. Она
— Сказать няне, чтобы она привела его, или мы сами поднимемся в детскую?
Вера слегка порозовела. Она выглядела так, словно на осунувшемся лице проступили два укуса насекомых, по одному на каждой щеке.
— Няне?
— Да, именно так я и сказала. — Голос Иден звучал ровно.
— Ты взяла няню, чтобы она заботилась о Джейми?
— Да. Мы подумали, что такое важное дело следует поручить профессионалу, который знает, что делает.
Как будто Джейми страдал аутизмом, задержкой развития или был неуправляем. Так мне сказал потом Эндрю.
— Значит, он в той милой детской, которую мы видели, Иден? — спросила Хелен бодрым, радостным тоном. — Как хорошо, что ей нашлось применение.
Иден пожала плечами.
— Тогда пойдемте.
Генерал отказался. Он принадлежал к тому поколению мужчин — возможно, последнему, — для которых мужские и женские роли никак не пересекались. Нога мужчины не переступает порога детской, и мужчина не ведет бесед с няней. Мужчины, подобно султанам, не имеют никаких дел с детьми, даже мальчиками, пока те не достигнут сознательного возраста. Генерал взял «Дейли телеграф» — я заметила, что Иден уже разгадала половину кроссворда, — и уселся на диван. Мужчина должен вести машину, и когда машина будет готова, он ее поведет. Эндрю тем не менее пошел с нами, и я, поднимаясь по лестнице, взяла его за руку.
Под лисьей шубой у Иден оказался наряд хозяйки деревенского поместья. Твидовая юбка с бантовыми складками, светло-голубые джемпер и кардиган, несколько нитей жемчуга и кольцо с бриллиантами по всей окружности. Блестящие золотистые волосы были коротко пострижены и завиты в симметричные локоны, похожие на сосиски. Иден повела нас по длинному коридору в угол дома, где находилась детская. В коридоре стоял такой холод, что у меня начали стучать зубы. Но в самой детской было тепло. Во время предыдущего визита я не заметила камина. Теперь заметила. В нем горел огонь, который щедро кормили не дровами, а хорошим валлийским углем, дававшим жаркое красное пламя, не уступавшее электрическому обогревателю с двумя спиралями, стоявшему между двух окон. Снаружи было холодно, и окна запотели. В прошлый раз на улице светило солнце, лучи которого падали на ковер с узором из плюща и вьюнка по краю. Этот ковер исчез, а его заменил светло-бежевый, в тон новых занавесок из бежевого репса, но столик со стульями были на месте — и конь-качалка тоже. Девушка чуть старше меня — вероятно, ровесница Иден — расставляла на столике чашку с блюдцем, тарелки и кружку с изображением кролика. На девушке было серое платье, не форменное, но достаточно строгое, чтобы считаться таковым. Джейми сидел на деревянном коне и, похоже, энергично раскачивался взад-вперед. Когда мы вошли, мальчик замер, но конь естественным образом продолжал качаться. Джейми взглянул в нашу сторону, потом резко отвернулся.
Иден подошла к няне и что-то сказала — я не расслышала что. Девушка немедленно, словно в ответ на нажатую кнопку или повернутый выключатель, произнесла:
— Поздоровайся с мамой, Джейми.
У нее был сильный суффолкский акцент, и поэтому команда (оставшаяся невыполненной) прозвучала примерно так: «По-аздровайся с ма-амой, Джарми».
Вера проявила благоразумие и постаралась скрыть свое сильнейшее разочарование. До этого момента я не осознавала, что они с Джейми не виделись с первого января, то есть уже шесть недель, а в жизни четырехлетнего ребенка это очень большой срок. Джейми слез с коня, подошел к няне и прижался к ее ноге.
— Ну, ты уже большой мальчик, — сказала она.
Лицо Джейми сморщилось, и он заплакал. Девушка подхватила его на руки. Довольно неуклюже, подумала я. Словно не желая участвовать в разворачивавшейся на наших глазах маленькой драме, Иден подошла к камину и, сунув в рукавицу холеную, унизанную кольцами руку, принялась ворошить угли маленькой латунной кочергой.
Больше не в силах сдерживаться, Вера протянула руки и бросилась к Джейми. Реакцию мальчика предвидели все, кроме Веры: Джейми еще сильнее прижался к сильному, обтянутому серым хлопком плечу и спрятал лицо. Вера жалобно вскрикнула, и няня протянула ей Джейми. У меня сердце обливалось кровью. На подобные сцены — обычно такое случается, когда ребенка надолго разлучают с матерью — всегда больно смотреть. Джейми плакал и сопротивлялся; ему удалось вырваться из рук Веры, он бросился к няне и с ревом обнял ее колени. Все это время Иден тыкала кочергой в огонь камина. На улице пошел снег. Большие, пушистые хлопья медленно плыли мимо запотевших окон. Няня села и обняла Джейми, а Вера осталась стоять, сжав кулаки.
— Первое время ему будет трудно, дорогая, — сказала Хелен. — Не расстраивайся. А что, если мы просто оденем его потеплее, соберем вещи и поедем? Может, так будет лучше?
Подошла Иден.
— Вы же не собираетесь взять его с собой?
— Конечно, собираемся, дорогая. Я думала, ты знаешь.
— Нет, не знаю… В любом случае это исключено. Посмотрите, какой снег. Ребенок был сильно простужен, и крайне неразумно выводить его на улицу в такую погоду, правда, няня?
