Пятьдесят оттенков темноты

показалось, она имеет в виду, что Вера и Иден одинаково ужасны для любого ребенка, оставленного на их попечение. Отец, видимо, понял ее точно так же — отложил письмо и спросил, что она имеет в виду. Мать уклонилась от прямого ответа.

— Ты знаешь, что я думаю. Я еще тогда тебе говорила, что выкидыш твоей сестры — это к лучшему. Она не любит детей, и у нее нет ни капли терпения — достаточно одного взгляда, чтобы это понять.

Они немного поспорили: отец настаивал, что материнский инстинкт в полной мере воплотился в обеих сестрах. Мать не могла забыть тот случай, когда Иден, оставшись у нас ночевать, вытерла пыль в спальне. Не сдержавшись, она говорила об эгоизме Иден, о ее беспечности, жажде наживы и так далее. Я вспомнила об утре в день свадьбы, когда Иден отмахнулась от Джейми и даже могла ударить его, не уклонись он от ее руки. Я вспомнила, что она никогда не разговаривала с племянником без крайней необходимости, а потом в моей памяти всплыла картина: Джейми с резной швейцарской собачкой и набросившаяся на него Иден: «Положи немедленно! Это не игрушка!»

Отец встал, собираясь на работу.

— Я действительно убежден, что там ему будет лучше, — повторил он, как будто никакого спора и не было. — С собственной теткой.

— Я бы сама с удовольствием взяла его, если бы знала, — сказала мать.

Никто ни разу не вспомнил о человеке, который в первую очередь должен был бы присматривать за Джейми и ухаживать за бедняжкой Верой. Думаю, дело в том, что мы все уже давным-давно перестали рассчитывать на Фрэнсиса, ждать от него помощи или даже просто участия. Почти не считали его членом семьи. Из воспоминаний Чеда стало очевидно, что Вера не предлагала вызвать его из Шотландии, куда он уехал на Хогманай.[69] Мои родители забыли о его существовании. А я сама, которая обязательно поинтересовалась бы — зайди речь о какой-то другой семье, — почему нельзя позвать на помощь сына больной женщины, просто не представляла Фрэнсиса в этой роли. Я перечитала письмо Чеда, тщетно пытаясь найти упоминание о Фрэнсисе, но отметила лишь, что Чед провел две ночи в его комнате и, вне всякого сомнения, в его постели, и попыталась представить, что он чувствовал при этом — восторг или боль, а возможно, и то и другое.

Я не стал запирать Джейми в спальне, — продолжал Чед. — Просто уложил в постель вместе с игрушками, надеясь, что он хоть немного поспит. Иден приехала около трех. Вам нужны факты, все, что я помню, — поэтому могу сообщить, что она была здорово навеселе, хотя и не пьяна. От нее пахло вином. Мадам де Помпадур говорила, что шампанское — это единственное вино, выпив которое женщина не теряет красоты, поэтому я полагаю, что Иден, помимо всего прочего, пила шампанское. Откровенно говоря, ей не стоило садиться за руль. Она прошла прямо в комнату Джейми, собрала для него чемодан и только потом заглянула к Вере.

Я не слышал, что они говорили друг другу. Войдя в комнату, Иден разбудила Джейми, и парень захныкал. Я дал ему немного апельсинового скуоша и печенье. К тому времени мне очень хотелось уйти. Услышав, что Иден меня зовет, я поднялся наверх и увидел Веру, лежащую на лестничной площадке. Она была в сознании, но слишком слаба и не могла встать. В первый момент я подумал, что Вера хотела самостоятельно дойти до ванной, но потом пришел к другому выводу. Иден тоже была на лестничной площадке, в перчатках, с сумочкой под мышкой. Полагаю, она попрощалась и вышла из спальни, а Вера бросилась за ней, наверное, попыталась догнать и остановить, но была слишком слаба и упала. Я взял ее на руки и отнес в постель. Она лежала, откинувшись на подушки и закрыв глаза. Внизу заплакал Джейми.

— Пожалуйста, Чед… Джейми, — прошептала Вера. По ее щекам побежали слезы. Я подумал, что она плачет от слабости и высокой температуры.

— Лучше не беспокоить ее, пусть немного поспит, — сказала Иден. Ее речь звучала слегка замедленно. Если не знать ее нормального голоса, то можно было и не заметить.

Мы спустились к Джейми. Он плакал, опрокинув на себя скуош. Я вытер малыша и налил ему еще. Иден ничего не говорила о том, что собирается увезти и Веру, и Джейми. Я тоже не напоминал. Состояние Веры не позволяло ее перевозить. Врач не рекомендовал ей вставать с постели. Мы сами видели, что случилось, когда она попыталась ходить. Я размышлял, можно ли оставлять Веру одну, но в это время пришла Джози Кембас — с вязанием и библиотечной книгой, готовая остаться тут до вечера, а если потребуется, то и на ночь.

Так все и решилось. Иден усадила Джейми на заднее сиденье машины, положила чемодан в багажник и уехала. Я сказал Джози, что позвоню Вере в понедельник, чтобы узнать, как она, и тоже отбыл. Однако в понедельник сам свалился с гриппом. Просидел дома всю ту неделю и часть следующей, а когда наконец позвонил в «Лорел Коттедж», трубку сняла Джози и сказала, что Вере гораздо лучше, но в данный момент она спит. После этого я довольно долго не разговаривал с Верой, но к тому времени все изменилось. С Иден Пирмейн я больше не встречался. Последний раз я видел ее, когда она садилась за руль своего автомобиля, а ее последние слова, которые я слышал, были обращены к Джейми — Иден предупреждала, чтобы он не прищемил пальцы дверцей.

Вера долго болела. Навестив ее в феврале, я была поражена ее видом и подумала, что Хелен права — у Веры недостаточно сил, чтобы забрать Джейми.

Я приехала в Уолбрукс в пятницу вечером вместе с Эндрю и осталась на выходные. Если за прошедшие несколько недель мой отец и получал какие-то известия от Веры или Иден, новости до меня не доходили — за исключением информации, что выздоровление Веры идет медленно. В начале визита в Сток-бай-Нейленд моя тревога за Веру была обусловлена лишь укорами совести. По очевидным для всех причинам теперь, приезжая в деревню, я останавливалась не у нее, а у Хелен. Вне всякого сомнения, Вера понимала причину, но все равно получалось, что я ее бросила.

— О, дорогая, — сказала Хелен. — Она в любом случае не захотела бы тебя принять. То есть не то чтобы не захотела — просто не в состоянии. Вера еще не оправилась после того гриппа. Завтра мы к ней поедем, и ты сама увидишь. Она хочет вернуть Джейми, хочет, чтобы мы все поехали к Иден и забрали Джейми, но я не знаю. Увидишь.

Вера так похудела, что мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не смотреть на нее во все глаза, и стала какой-то тусклой — так выглядят в старости некоторые светловолосые женщины, становясь похожими на засохший листок. Кожа ее покрылась морщинами, волосы сильно поседели, запястья и колени выпирали, а когда она улыбалась, лицо становилось похожим на череп. Но несмотря на все это, несмотря на явную слабость, всю минувшую неделю Вера ремонтировала комнату Джейми. Мы — Хелен, генерал, Эндрю и я — поднялись наверх, чтобы оценить ее работу. Это была та спальня, в которую обычно помещали меня, где я смотрела, как Иден намазывает кремом лицо и завивает волосы, где сама пробовала ее косметику. Комната преобразилась. Вера покрасила стены в белый цвет, а дверь в синий, сшила для Джейми коврик из синих и белых лоскутов, вырезала иллюстрации из книг Беатрикс Поттер[70] и вставила в картонные рамки.

— Просто божественно, — сказала Хелен. — Он будет в восторге. Но, дорогая, ты уверена, что у тебя хватит сил?

Вера улыбнулась своей улыбкой черепа.

— Конечно, хватит. Я ведь все это сделала, правда? В любом случае мне кажется, что не нужно оставлять Джейми у Иден. Просить об этом было бы неприлично. Понимаете, Иден очень занята. Думаю, она уже им пресытилась и будет рада его вернуть.

В ее словах было столько радости, столько уверенности, столько… отчаяния?

— Пусть какое-то время поживет у нас. — В голосе Хелен можно было услышать все, что угодно, кроме воодушевления. Тем не менее никто не сомневался в ее искренности. Она возьмет Джейми, если Вера скажет. — Я с радостью приму его, дорогая. Если ты еще не готова, а Иден нуждается в отдыхе.

Вера промолчала. Тогда я очень удивилась, заметив ее испуг. Или мне это теперь кажется? Может, в тот день я обратила внимание только на ее худобу, усталый вид и то, как она покачала головой, благодарно и как-то обреченно улыбаясь Хелен? Мы сели в машину и поехали в Гудни-холл. К дому вела длинная липовая аллея; вокруг корней деревьев и на лужайках намело сугробы. Казалось, все небо тоже в снегу. Был самый разгар зимы, холодное и промозглое время, хуже декабря, и хотя дни становились длиннее,