– Мы прошли сегодня немалое расстояние, и все по вязкому грунту, – ответил Швырок. – Я устал. Нет, правда. Это напоминает мне те…
– Годы в соляных копях, – перебил его Рактелок. – Слышали-слышали. Все про них знаем. Кстати, не могли бы вы проявлять несколько большую осторожность в обращении с моими томами? А то вы обходитесь с этим мешком так, будто он картошкой набит.
– Если позволите мне вставить словечко, – заверещал Треск-Курант, – я бы выразил это так…
– Развяжите мешок, – сказал Рактелок, – и достаньте книги. Все до единой. Сотрите с них сухой тряпочкой пыль. А после пересчитайте.
– Знаете, когда я работал в копях, у меня было время подумать… – произнес, механически исполняя приказ Рактелка, Швырок.
– Ого! Так вы тогда думали? О чем же? О женщинах? О женщинах! Ха-ха-ха. О женщинах. Ха-ха-ха- ха.
– О нет. Вовсе нет. О женщинах я ничего не знаю, – сказал Швырок.
– Вы слышали, Рактелок? Какое поразительное заявление. Это все равно что сказать: «Я ничего не знаю о луне».
– Ну а вы-то сами что о ней знаете? – осведомился Рактелок.
– Я знаю о ней столько же, дорогой друг, сколько знаю о вас. Луна суха. И вы тоже. Но какое все это имеет значение? Мы живы. Мы на воле. К черту луну. Она, кстати сказать, трусиха. Только по ночам и показывается! Ха-ха-ха-ха!
– Луне в моей книге отведено немалое место, – сообщил Рактелок. – Не вполне только помню, где именно… но отведено, и немалое. Я говорю там или, вернее, пространно рассуждаю, понимаете? О переменах, постигших Луну. С тех пор как Молюск облетел ее всю кругом, Луна совершенно переменилась. Лишилась загадочности. Вы слушаете, Швырок?
– И да, и нет, – ответил Швырок. – Вообще-то, я думаю о следующей нашей стоянке. В копях все было иначе. Там отсутствовало…
– Забудьте о копях, – сказал Рактелок. – И уберите с моего сочинения этот ваш грубый локоть. Ах, друзья мои, друзья мои, разве то, что мы бежали из этого пагубного места, совсем ничего уж не значит? И то, что мы, как и было задумано, воссоединились? Что вкушаем покой здесь, на подветренном склоне лысой горы?
– И даже здесь каждый из нас невольно вспоминает ту мерзкую схватку. И просто с души воротит, – сказал Швырок.
– О господи! Да уж, та еще была драка. Кости, мышцы, сухожилия, внутренние органы и прочее подобное, так и летели во все стороны, но какое значение все это имеет теперь? Вечер ясен, вон, даже две звезды показались. Впереди у нас жизнь… или что-то схожее с нею. Ха! Ха! Ха!
– Да, да, да. Это я все понимаю, Треск-Курант, и все-таки поневоле гадаю…
– Гадаете?
– Да, о том юноше. Никак он не идет у меня из головы, – сказал Швырок.
– Я-то его почти и не разглядел. Слишком низко расположился. Но по тому, что я видел, а также исходя из моего жизненного опыта, я сказал бы, что он получил хорошее воспитание.
– Хорошее воспитание! Ха-ха-ха-ха-ха! Как интересно!
– Интересно! Дурак! Вы думаете, я провел в Подречье всю жизнь? Я когда-то был камердинером!
Швырок распрямился во весь рост.
– Роса поднимается, – сказал он. – Надо разжечь костер. Что до того молодого человека, я многое дал бы, чтобы снова увидеть его.
– Безусловно, – сказал Рактелок. – Посмотреть на него стоит. И все-таки, почему мы должны желать?..
– Увидеть его? – воскликнул Треск-Курант. – Почему мы должны? Ого! Юноша и его друг-крокодил. Ого! Какая пища для домыслов!
– Предоставьте это мне, – сказал Рактелок. – У меня голова точно компас, и нюх как у ищейки. Ваше дело, любезный Швырок, обустраивать наши стоянки и ухаживать за моими томами… ваше, Треск-Курант, добывать нам фураж и сворачивать курицам шеи. Ах, дорогой мой, как ловко и быстро вы движетесь, когда луна злорадно восходит над селами, серебря и исчерняя дворы. Как ловко и быстро подбираетесь к живому инвентарю. Если мы когда-нибудь встретимся с юношей, то отметим это вином и индейкой.
– Я не пью, – сказал Швырок.
– Тише!
– Что такое?
– Вы слышали смех?
– Чш… чш…
Глава семьдесят седьмая
И вправду – раздался какой-то звук, и вся троица одновременно повернула головы к западному склону горы.
Пожиратели кишок крадучись заскользили сквозь сумерки, движимые лишь утробами, падкие до мертвечины. Шакалы и лисы. Что они там откапывают? Шкрябанье их ороговелых и серых когтей все длится и длится. Глаза становятся точно студень. Уши – как дергающиеся карточные пики. Эге-гей! Любители падали! Луна уже блюет.
Швырок, Треск-Курант и Рактелок, трепеща, припали к земле (ибо сразу понять, что происходит, они не могли, столь отталкивающе неизменным был этот шум), но тут звук совсем иного рода заставил их снова поворотить лица, на сей раз к небу.
Из слепой пустоты, бессолнечной и жуткой, появилась, подобно цветным комарам в ночи, эскадрилья лимонно-зеленых игл, устремлявшихся, сбавляя скорость, к земле.
Шакалы задрали кверху мерзкие морды. Швырок, Треск-Курант и Рактелок задрали свои.
Ни испугаться, ни что-либо понять они не успели. Летучие иглы исчезли так же мгновенно, как появились. Но при всей быстроте их полета, в нем присутствовала не одна только скорость ради скорости: Похоже, они кого-то искали.
На другой стороне лысой горы шакалы и лисы вернулись к своей дохлятине и потому не успели заметить людей в шлемах, вознесшихся, подобно высоким изваяниям, к небу, одинаковых в каждой подробности.
Их облачало подобье доспехов, нисколько, впрочем, не стеснявших движений. Когда один шагнул вперед, другой в тот же миг шагнул тоже. Когда один заслонил от луны огромные, впалые глаза, второй последовал его примеру.
Уж не они ли направляли те беззвучные эфирные стрелы? Нет, не похоже – головы обоих немного клонились к земле.
Вокруг столбовидных шей висели на металлических нитях маленькие коробочки. Что это? Быть может, они получали послания из какого-то далекого штаба? Нет, нет! Разумеется, нет. Они не из тех, кто выполняет приказы. Само их безмолвие представлялось враждебным и гордым.
Один только раз обратили они глаза к трем бродягам, и в этом сдвоенном взгляде читалось такое презрение, что Рактелок и его дрожащие товарищи почувствовали, как тела их овеяло стужей. Впрочем, двое в шлемах искали не их.
Послышался рык, это зубы одного из шакалов сомкнулись в самом нутре мертвой твари, и рослая пара, заслышав рычание, развернулась налево кругом и странным, скользящим шагом, устрашающим пуще любой торжественной поступи, тронулась прочь.
Они ушли, и шакалы последовали их примеру, поскольку на костях несчастной падали ничего уже не осталось. Только несчетные мухи балдахином висели над ее остовом, образуя как бы покров, как бы траурный саван.
Трое из Подречья наконец вскарабкалась на вершину холма и увидели в свете неясном раскинувшийся
