путем обрывки разрозненных сведений и твердо зная только одно: весь этот многосложный хаос лишь мозгом Гепары сопрягается в некий гигантский замысел.
Глава девяносто пятая
– Мне все время кажется, что с Титусом что-то неладно, – сказала Юнона. – Он снился мне этой ночью. Он в опасности.
– Он был в опасности большую часть своей жизни, – отозвался Анкер. – Думаю, если бы ему ничто не грозило, он себе места не находил бы.
– Ты веришь ему? – после долгой паузы осведомилась Юнона. – Я никогда тебя об этом не спрашивала. Наверное, боялась ответа.
Анкер, заведя кверху глаза, оглядел потолок предоставленного в их с Юноной распоряжение салона на девяносто девятом этаже. Потом снова откинулся на индиговые подушки. Юнона стояла у окна, царственная, как и всегда. Чуть полноватый подбородок и тонкие морщинки, расходившиеся от глаз, нисколько не вредили ее красоте. Комнату заливал бледно-голубой свет, сообщавший странный оттенок копне рыжих волос Анкера. Издалека доносился рокот, схожий с шумом прибоя.
– Верю ли я ему? – переспросил Анкер. – А что это значит? Я верю в то, что он существует. Так же как в то, что ты дрожишь. Ты не заболела?
Юнона обернулась к нему.
– Я не заболела, – прошептала она, – но заболею, если ты не ответишь на мой вопрос. Ты знаешь, о чем я спрашиваю.
– О замке его и родовитости? Это они не дают тебе покоя?
– Он такой мальчик! Такой чудесный мальчик! И всегда был нежен со мной. Как же мог он наврать мне, да вообще кому бы то ни было? Что ты чувствуешь, когда слышишь это странное слово?
– Горменгаст?
– Да, Горменгаст. Ах, Анкер, милый. У меня так теснит сердце.
Анкер одним мягким движением встал и вразвалку приблизился к Юноне. Но не коснулся ее.
– Юноша не безумен, – сказал он. – Кем бы ни был Титус, он не сумасшедший. Если считать сумасшедшим его, тогда уж пусть сходит с ума весь мир. Нет. Выдумщик – это возможно. Почем знать, быть может, он – последнее достижение царства фантазии, предположений, гипотез, догадок, озарений, всего, что оплетено неистовой паутиной его воображения. Но сумасшедший? Нет.
Анкер глядел на Юнону, насмешливо улыбаясь.
– Значит, ты не веришь ему, несмотря на все твои многословные речи! – воскликнула она. – Считаешь его лжецом! Ах, милый Анкер, что со мной происходит? Мне так страшно!
– Это все твой сон, – сказал Анкер. – Что тебе приснилось?
– Я видела Титуса, – помолчав, зашептала Юнона. – Он брел, пошатываясь, с замком на спине. Пряди темно-красных волос заплетались вокруг высоких башен. Он шел спотыкаясь и кричал: «Прости меня! Прости!» А за ним летели глаза. Только глаза, ничего больше! Целый рой. Они пели, плывя рядом с ним по воздуху, и зрачки их то расширялись, то сужались, в согласии с нотами, которые они выпевали. Ужасно. Понимаешь, они смотрели так пристально. Точно гончие, готовые вот-вот разорвать лису. И пели не умолкая, так что по временам трудно было расслышать Титуса, кричавшего: «Прости же меня! Умоляю, прости!»
Юнона повернулась к Анкеру:
– Пойми, он в опасности. Иначе откуда этот сон? Я не успокоюсь, пока мы не отыщем его.
Она взглянула Анкеру в лицо.
– Речь уже не о любви, – сказала она, – это прошло. Я рассталась с ревностью, с горечью. Их больше нет во мне. Титус нужен мне по другой причине… как и Мордлюк, и иные, кого я любила в прошлом. В прошлом. Да, так. Я снова хочу, чтобы у меня было прошлое. Без него я ничто. Просто болтаюсь, как пробка над глубокими водами. Быть может, мне не хватает отваги. Быть может, мне страшно. Мы думали, что сумеем начать жить заново. Но все мои мысли вертятся вокруг того, что ушло. Какая-то дымка в голове, золотистая пыль. Ах, милый мой друг. Милый Анкер. Где они все? И как мне быть.
– Пора отправляться на поиски, дорогая. Давай разгоним твоих призраков. Когда выступаем?
– Сейчас, – сказала Юнона.
Анкер поднялся на ноги.
– Сейчас так сейчас, – сказал он.
Глава девяносто шестая
Он знал только, что находится высоко, в летательном аппарате; что на слова его никто не отвечает; что аппарат пребывает в движении; что негромко гудят моторы; что воздух пахуч и нежен; что далеко внизу раздаются по временам голоса и что рядом с ним находится некто, не желающий вступать в разговор.
Руки его были связаны сзади – с осторожностью, чтобы не причинить боль, но и настолько крепко, чтобы сбежать он не мог. То же относилось и к шелковому шарфу на глазах. Шарф приладили так, чтобы он не доставлял Титусу никаких неудобств, однако и увидеть ничего бы не позволил.
Тому, что он вообще оказался в таком положении, можно было только дивиться. Когда бы не всегдашняя склонность Титуса присоединяться к чужим безрассудствам, он сейчас вопил бы, требуя свободы.
Страха он не испытывал – ему объяснили, что ныне, в ночь праздника, может случиться все что угодно. И он должен верить – для того, чтобы эта ночь стала величайшей из всех, первостепенное значение имеет один-единственный элемент, а именно – элемент неожиданности. Без него все задуманное окажется мертворожденным, не доживет даже до первого своего необузданного вздоха.
Это ему предстояло в скором будущем сорвать шелковый шарф с лица и увидеть свет гигантского костра и сотни блистательных выдумок.
Это ему надлежало дождаться главнейшего из мгновений и дать тому расцвести во всей красе. Под осыпанным звездами небом, среди вздохов папоротников и деревьев, стоял в ожидании Титуса Черный Дом. Темное великолепие пронизывало его и влага ночной росы. Одиночество векового распада, которое, как только Титус увидит Дом, не преминет напомнить юноше сумрачные края, кои он надеялся сбросить с себя, точно плащ, и от коих, как он теперь знал, избавиться ему не по силам.
Гепара понимала, что без неожиданности все пойдет прахом. Как бы ни было блестяще ее изумительно задуманное представление, все, все пойдет прахом, если он, Титус, не изведает окончательного бесчестья.
Не зря Гепара час за часом просиживала на краешке кровати Титуса, пока тот метался в горячке, то шепча, то неистовствуя. Снова и снова слышала она одни и те же имена, снова и снова все те же сцены разыгрывались перед нею. Ей было досконально известно, кого он ненавидит и кого любит. Она знала сложное нутро Горменгаста – знала так хорошо, словно изучила его план. Знала, кто умер. Знала, кто еще жив. Знала тех, кто хранил верность Горменгасту. Знала Отступника.
Так пусть он получит свой сюрприз. Свой упоительный праздник. Фантастический праздник, на который не жаль никаких расходов. «Прощальное Празднество», которого Титус не забудет никогда.
Гепара шептала: «Оно будет блистать, точно факел в ночи. Сам лес отпрянет, заслышав его звуки».
И в минуту слабости, в минуту, когда разум и чувства спорили друг с другом, когда в доспехах Титуса образовалась брешь, он, захваченный пылом Гепары, сказал «да».
«Да», он согласен на все… согласен во имя тайны отправиться незрячим в неведомое ему место.
И вот теперь он плыл по вечернему воздуху, направляясь неизвестно куда – на свое Прощальное Празднество. Если бы шелковый шарф не закрывал Титусу глаза, он увидел бы, что его несет по небу
