вероятнее всего, десять-одиннадцать лет назад. Вы согласны?
Эдам не был уверен, что согласен. Как он может соглашаться с допущением подобного рода, да и суд вряд ли бы согласился. С другой стороны, он отлично знал, когда именно наступила смерть, — десять лет и два месяца назад.
— Женщина умерла насильственной смертью. Младенец, видимо, тоже. Самоубийство не исключается, но не могла же она убить саму себя и выкопать могилу, а потом похоронить себя.
Эдам кивнул. Ему очень бы пригодилась сейчас удрученная улыбка, но улыбаться он не мог. Уиндер сказал «убить», а не «застрелить», и это значит, что они не знают о помповом дробовике двенадцатого калибра. И наверняка не нашли дамское ружье, закопанное в Маленьком лесу. В то время он думал, что, если стреляешь в человека — до той поры он стрелял только в птиц и почти ни одну не подстрелил, — жертва шатается, падает и умирает. Как в кино, как в телевизоре. Тогда он не предполагал, что кровь может брызнуть во все стороны, забить фонтаном, потому что дробь пробивает артерии, большие и малые кровеносные сосуды. Именно так тогда и произошло. Вероятно, то же самое произошло и с Себастьяном из Комнаты игольницы: стрелы входили в плоть не плавно, как иголки при иглотерапии, а врывались в нее, вызывая потоки крови…
Ему пришлось приложить все силы, чтобы не спрятать лицо в ладонях.
— В какой конкретно период времени вы были там летом 1976 года?
— Неделю с восемнадцатого июня, — ответил Эдам.
— Вы случайно не встречали молодую женщину? С коляской и малышом, к примеру? Могло быть так, что девушка повела ребенка гулять по подъездной аллее.
— Это частная территория.
— Да, мистер Верн-Смит, но деревенские ею пользуются. Все считают своим долгом нарушить правила такого рода, а не соблюсти их, вы не находите?
Эдам помотал головой. От мысли, что люди могли без его ведома ходить взад-вперед по проселку, он едва не упал в обморок.
— Так вы не видели девушку в окрестностях Уайвис-холла, когда были там? — Он ждал, что Эдам будет отрицать. — Уверен, вы не против моих вопросов. Дело было давно. У вас не проживала какая-нибудь девушка, когда вы находились там?
— Совершенно точно нет. — Эдама удивило, с какой страстностью он солгал.
В памяти всплыла Вивьен — что неизбежно. Он увидел ее в бирюзовом платье с корсажем, расшитым красно-золотыми птицами и цветами. Она была скваттером. В середине семидесятых Лондон ими кишел.
— Думаю, в мое отсутствие домом кто-то пользовался. Когда я вернулся туда в 1977 году, там были… в общем, свидетельства того, что там кто-то жил.
Полицейские заинтересовались. И захотели узнать больше. Однако, придумывая на ходу и описывая разбитые стекла в прачечной, обгрызенную мышами обертку, пропавшие безделушки, он ощущал их недоверие. Эдам чувствовал: им просто любопытно знать, что еще он им выдаст, они просто терпеливо плетут веревку, метр за метром, на которой он сам, в конечном итоге, и повесится.
Вот все и закончилось. Полицейские собрались уходить. Они не спросили, где еще он был тем летом, поэтому ему не пришлось лгать про каникулы в Греции или придумывать какое-нибудь другое алиби. Когда он, будто больной артритом, тяжело и медленно, опираясь руками на подлокотники, вставал с кресла, Уиндер сказал:
— У вас есть что еще рассказать нам?
Произнесено это было как бы между прочим, для галочки. Но Эдама этот вопрос лишил самообладания, прозвучав зловеще и многозначительно. Он проговорил «вряд ли» и подумал, что это нервная, осторожная замена «нет» звучит нелепо.
Эдам открыл входную дверь, Уиндер поблагодарил его за помощь и добавил с таким видом, будто эта мысль только что пришла ему в голову, будто это мелочь, нечто несущественное, что, возможно, через несколько дней Эдаму, если он не возражает, нужно прийти в отделение и в заявлении изложить все то, что он рассказал. Сами они из полиции Суффолка, но сотрудничают, естественно, с управлением уголовных расследований, и если Эдам обратится к сержанту Фуллеру…
Энн уже давно пришла в холл и слушала, что они говорят. Она выглядела надменной и одновременно расстроенной.
— Сержант Фуллер примет у вас заявление, — сказал Уиндер. — Приходите в любое время, когда вам удобно, но желательно, чтобы до следующих выходных, договорились?
— Забавно, — сказал Стреттон, оттягивая момент ухода, — забавно, что люди — ну, в своей массе — думают, что раз преступление было совершено давно, ну, скажем, десять лет назад, ему уделяется меньше внимания, чем тому, что совершено… ну, вчера. Но все совсем не так. То есть полиция смотрит на них не так.
— Да, — с озабоченным видом сказал Уиндер. — Да, ты прав, не так. Ну что ж, до свидания. Спокойной ночи, миссис Верн-Смит.
Закрывая за ними дверь, Эдам чувствовал себя так же, как в тот день, когда вернулся домой с сумкой для гольфа и увидел перед домом отца. Ему хотелось остаться одному, но тогда не надо было жениться, если у него возникают такие желания. Одна из целей брака — заполучить союзника.
— Что все это значит? — спросила Энн.
— Это не имеет ко мне никакого отношения. Они думают, что в Уайвис-холле жили скваттеры, а я об этом не знал.
— Тогда почему этот человек хочет, чтобы ты написал заявление?
Эдам не ответил. Он снова стал искать телефон Руфуса. Если Энн подойдет ко мне и дотронется до меня, подумал он, если она скажет еще хоть слово, я убью ее. А потом он подумал, что фраза, которая для большинства является шаблоном, для него навсегда под запретом, потому что для других это фантазии, а для него реальность.
Энн сидела в кресле, читала и одним глазом подглядывала за ним. Эдам нашел номер Руфуса и стал повторять его, чтобы запомнить. Он убрал на место телефонный справочник. Ему вдруг безумно захотелось поговорить с кем-нибудь, кто все знает, с одним из их компании. У него возникло ощущение, что он исправно нес службу, многие годы в одиночестве тащил на себе это бремя. Десять лет, если быть точным, а за последние пять дней ноша стала заметно тяжелее.
— Кажется, я слышу Эбигаль, — сказал он.
— Да? А я нет.
— Схожу наверх и взгляну.
На лице Энн появилось то сварливое, озлобленное выражение, которое всегда означало, что она считает его родительскую заботу излишней. В холле Эдам посмотрел на часы: девять пятьдесят шесть. Поздновато для телефонного звонка, а может, и нет. В Отсемонде без пяти десять вечер только начинался, это время было младенчеством ночи. Они с Руфусом, как султаны, лежали развалясь на пледах и курили гашиш, а струйки едкого дыма поднимались к темному небу и смешивались с ночными ароматами. Прощай навсегда, Руфус. Не знаю, встретимся ли мы снова. Поэтому говорю тебе вечное «прощай»…[65]
В спальне он взял трубку и поставил палец на кнопку «девять». Номер Руфуса начинался с цифр девять-пять-девять. Эдам понимал, что впадает в истерику, что у него «едет крыша», что он уже на грани безумия из-за этих полицейских. Но он не просто хотел поговорить с Руфусом, он тосковал по Руфусу. Ему хотелось обнять его, овладеть им, раствориться в нем так же, как когда-то хотелось раствориться в Зоси.
Эдама трясло. Он быстро, пока окончательно не сдали нервы, набрал номер. Если подойдет женщина, он просто повесит трубку. Эдам затаил дыхание. На том конце ответили, и ответил Руфус. У него был такой же с ленцой, с прохладцей голос, типично его.
— Это Эдам Верн-Смит.
— А-а, — протянул Руфус.
Теперь Эдам не знал, что сказать.
— Я ждал, что ты позвонишь, — продолжал Руфус. — Рано или поздно.
