Для него это было историей болезни; он даже подумывал о том, чтобы сделать записи. Схема воровства оказалась очень интересной: это была не бессмысленная клептомания, а четко просчитанное воровство вещей, которые можно продать или съесть. Украденные продукты с гордостью укладывались в «Юхалазавр» — наверное, с тем же чувством приверженцы Робин Гуда грабили богатых, чтобы накормить бедных.
Так продолжалось до инцидента с маленьким мальчиком. Это или нечто подобное наверняка можно было предвидеть. В общем, что-то в этом роде и произошло.
«Женщина-тайна», называл он ее. В применении к Зоси понятие «женщина» вызывало смех. Она была ребенком. И в то же время нет, в некоторых аспектах она была старше их всех. Зоси прошла через большее и знала больше. Эдам сказал бы — и говорил, — что она страдала. Они пытались расспрашивать ее о жизни, кто она, откуда, куда денется.
— Ты студентка? — как-то спросила Вивьен. Остальные трое были студентами, почему бы и Зоси не быть студенткой?
И Зоси ответила с абсурдной наивностью, ее ответ можно было бы счесть попыткой вывернуться, хотя на самом деле она выворачиваться не пыталась, просто у нее была такая манера:
— Я просто личность.
Вивьен не отставала:
— У тебя есть работа? — У нее на голове было то, что Эдам называл «шляпа социального работника».
— У меня нет работы, и я не студентка. — После секундного раздумья она добавила: — Я училась в школе.
— Мы все учились в школе, — сказал Шива. — В современном мире все должны ходить в школу. Это обязательно. — Он радостно улыбнулся, потому что повеселил остальных.
— Зоси, чем ты хочешь заниматься?
— Ну, — проговорила она, тихо вздыхая. — Ну, я не хочу ничем заниматься. Я бы предпочла всегда жить здесь, в этом доме, и ничем не заниматься. Но я выйду замуж за богатого, и, возможно, он купит мне этот дом. Возможно, он купит его у тебя, Эдам. Как тебе это?
Им хотелось знать, почему ее зовут Зоси, что значит ее имя и каково полное.
— Зосима — так звали одного человека в какой-то русской книжке, — ответила она.
— То есть у Достоевского?[68] — спросил Эдам. — Но старец Зосима — мужчина.
— Моя мама необразованная, она наверняка этого не знала. Просто ей понравилось, как это звучит.
Тогда Эдаму захотелось узнать, где живут мама и папа Зоси, однако она отказывалась говорить; сказала только, что отца у нее нет. Он умер, и мать снова вышла замуж. Зоси сидела на террасе, подтянув к груди колени и обхватив их руками, и постоянно оглядывалась по сторонам, как испуганное животное. Руфус, который сам называл себя нечутким и равнодушным, вдруг понял, что они все навалились на нее, и сменил тему, заговорив о том, что они будут делать вечером.
По вечерам они обычно отправлялись в паб или в питейный клуб, который обнаружили в Колчестере. Это заведение сильно отличалось от того, где у него была назначена встреча с Эдамом, который при иных обстоятельствах пересел бы с линии Виктория на Северную на станции «Уоррен-стрит», но сейчас согласился сойти на «Оксфорд-сиркус» и встретиться с ним в пабе недалеко от Лангам-плейс. Руфус не узнал бы его. Но так как в зале не было никого, кто подходил бы под описание, проблем с узнаванием не возникло. Борода исчезла — давно, как подозревал Руфус, — но обычно без растительности на лице мужчина начинает выглядеть моложе. Эдам же выглядел старше. Он выглядел изможденным и задерганным. Перед ним стоял стакан — не исключено, что это джин с тоником, но, скорее всего, «Перрье». Руфус не помнил, чтобы у Эдама был такой высокий лоб, но в следующее мгновение, едва не расхохотавшись, он сообразил, что дело не в высоком лбе, а в том, что за десять лет у него образовались залысины.
Руфус остановился у столика, и они посмотрели друг на друга. К удивлению Руфуса, Эдам покраснел, его лицо приобрело неровный темно-пурпурный цвет. Ни один из них не произнес «Привет!». Наконец Руфус сказал:
— Ну и ну, сколько лет, сколько зим. — И добавил: — Схожу за выпивкой.
Джин и тоник, тоника поменьше. Такой коктейль хорошо взбадривал. Руфус сел на стул, единственный свободный в заведении. В зале было накурено и жарко, в ровном гуле голосов то и дело слышался полуистерический смех — люди радовались, что на следующие четырнадцать часов избавлены от работы.
— Давай опустим все эти «как дела» и «как жизнь», — сказал Эдам, — если ты, конечно, не против. Все это формальность, ответы нам неинтересны.
Время не изменило его к лучшему, подумал Руфус. Когда-то это было просто грубостью, теперь стало принципом. Он лишь пожал плечами, потягивая джин и размышляя о том, что вся жизнь, приносимые ею боль, раздражение и стресс, — все это стоит первого глотка, который удается сделать только раз в день.
— Остальные со мной не связывались. Хотя я ждал. — Эдам переставлял стакан по столу, оставляя за собой влажные окружности, которые сплетались в цепочку. — Я думал, их волнует, что я скажу в полиции. Ну, то есть о них, назову ли их имена.
— А ты назвал их имена полиции?
— Нет, — ответил Эдам. — Нет, не назвал.
— Но они приходили к тебе? Допрашивали?
— Да, но я не назвал ни тебя, ни кого-то другого.
— Ясно.
Хотя ясно Руфусу не было. Он испытал непередаваемое облегчение, то самое, которое испытывает человек после того, как понял, насколько сильна была его тревога. Он поймал себя на том, что впервые с прихода в паб внимательно разглядывает Эдама, его уставшее лицо с грубой, покрасневшей кожей, с отодвинувшейся к темечку линией волос, с темными кругами под глазами, с уголком рта, дергающимся в тике. И у него возникло странное ощущение утраты, разрушенного прошлого, разрушенной и растраченной дружбы. В нем поднялась такая ярость, что ему захотелось смахнуть стакан на пол, опрокинуть стол, смахнуть стаканы на соседнем столе, перевернуть соседний стол и вообще разгромить паб. Однако он, как всегда, взял себя в руки.
— А почему? — спросил он.
— Я сказал им, что не жил там. Ну, они спрашивали, жил ли я там; я ответил, что нет, один раз приехал на неделю или две. — Эдам посмотрел на Руфуса и отвел взгляд. — Мы все же были там. Они не спрашивали, был ли я один, поэтому я ничего не сказал. Они спросили, жила ли со мной девушка, и я ответил: нет, конечно, нет.
Руфус не смог сдержать улыбку.
— Это не смешно. Господи, это совсем не смешно.
— Все в том или ином роде смешно, — сказал Руфус.
— Ты еще выпьешь?
— Естественно, я еще выпью. Я не сильно изменился. Это джин с чем-то. Мне плевать, что они льют в него, мне это не важно.
Эдам вернулся с одним стаканом, для Руфуса. Наверное, с ним очень неудобно жить, подумал Руфус.
— Полагаю, ты женат?
— Да. А ты?
— Да. — Они не собирались говорить об этом, все это относилось к частной жизни — теме, которую следовало избегать. Поэтому Руфус немного удивился, когда Эдам сказал:
— У меня есть дочь.
— Вот как? Не могу представить тебя с детьми.
— Большое спасибо, — недовольно произнес Эдам. У него на переносице появились две складки, да и весь лоб сморщился. Казалось, он затаил дыхание. Выдохнув, он выпалил: — В общем, мне, наверное,
