Смотрели кино. Возили Тетушку на прогулки. Ужины в ресторанах входили в моду, и обычно они где-нибудь ужинали вдвоем. И только иногда Козетта, побуждаемая чувством вины, что она поступает нечестно по отношению к остальным, собирала нас в кучу и гнала, как овец, в «Марко Поло» или даже в какое-нибудь роскошное заведение вроде «Эку де Франс», причем Марк на этих вечеринках всегда отсутствовал, что вызывало у меня подозрение. Все это было совсем не похоже на жизнь в Велграте, но не в меньшей степени отличалось от первого периода в «Доме с лестницей» — необузданного, декадентского и беспорядочного.
Я вспомнила рассказ Козетты об умирающем Будде: «Все меняется».
Как бы то ни было, Марк никогда не оставался на ночь, даже в свободной комнате на верхнем этаже рядом со спальней Белл. Я была абсолютно уверена — насколько это вообще возможно, — что он не спал с Козеттой и даже не целовал ее, если не считать прикосновение губами к щеке. А может, и этого не делал. Однажды он заговорил со мной о ней. Мы остались вдвоем, что случалось очень редко и длилось недолго. Белл не захотела выходить из дома, Гэри отсутствовал, для Тетушки было уже поздно, но Мервин вернулся, по-прежнему вместе с Мими, хотя они уже привыкли друг к другу, как давно женатая пара. Мы все поужинали в ресторане, и Мервин с Мими пошли танцевать. Козетта встала и отправилась за счетом. Она уже давно научилась тактично оплачивать ужин, как будто счета вообще не существовало. Марк наблюдал за танцорами, а я за — ним. Я уже говорила, что он не обращал внимания на свой внешний вид и был равнодушен к одежде, но всегда одевался соответственно случаю; в тот раз на нем были серые фланелевые брюки и пиджак из какой-то темно-синей неплотной ткани, не новый, но и не поношенный. Тогда мужчины носили длинные прически, однако Марк был пострижен короче, чем того требовала мода. Он был очень худым, что придавало ему особую элегантность. Есть что-то сексуальное в мужской спине, когда она прямая, а кости едва прикрыты плотью. У Марка были необыкновенно привлекательные лопатки. Я убедилась в этом, когда он наклонился над столом, подняв голову. Руки у него были длинные и тонкие, но не женственные, с выступающими костями и суставами.
Он повернул голову и заговорил со мной:
— Просто не верится, что все это время мы с Козеттой жили в Лондоне, но не были знакомы. Столько времени потеряно.
— Теперь вы можете наверстать упущенное. — Я вспомнила, что не так давно у Козетты был муж, которому уж точно не понравилось бы присутствие Марка среди гостей Гарт-Мэнор.
— Мы и наверстываем. — Он торопливо оглянулся. Пытался разглядеть ее в толпе или хотел убедиться, что она не приближается к столику? Глаза у Марка были темно-синие, словно ляпис-лазурь, и чистые, как вода, но эта вода скрывала множество живых существ. — Я еще не встречал таких, как Козетта, — сказал он. — Удивительнейший человек; в ней есть все.
«За исключением юности», — подумала я, и мне показалось, что Марк собирается сказать именно об этом. Сказать с сожалением, прибавив, что если бы она была хоть чуть-чуть, хоть капельку моложе… Он промолчал, а потом продолжил свою мысль:
— Все достоинства, все добродетели. Редко встретишь женщину, в которой нет ни капли стервозности. Козетта никому не завидует. — Тут я бы с ним поспорила. Козетта завидовала всем девушкам, которых знала, но без мстительности. Марк словно прочел мои мысли. — Естественно, ей не чему завидовать.
Козетта вернулась. Мне она показалась усталой и измученной: вечерний макияж потек и смазался, волосы обвисли. И это красное платье — то самое, которое было на ней во время их первой встречи! Но при виде Марка ее лицо засияло, как будто у нее в голове действительно была яркая лампа, включенная его улыбкой.
— Пора домой, ты устала, — с не свойственным ему раздражением сказал Марк. — Пойдем.
— Они же еще танцуют — смотри, Марк, как им нравится…
Козетта никогда не называла его «дорогой». Это слово предназначалось всем остальным. Но ее лицо выдавало чувства — в данном случае рвущуюся наружу любовь, словно протягивавшую свои страждущие руки.
— Они могут поехать с нами или сами доберутся домой, — сказал Марк.
Козетте это явно нравилось; ей нравился властный мужчина, который на первое место ставит ее желания. Ни один из ее мужчин так не поступал, даже Дуглас. Но когда мы вернулись на Аркэнджел-плейс — естественно, с Мервином и Мими, которые были готовы отказаться от любых удовольствий, лишь бы не платить за автобус или метро, — Марк не прошел дальше холла, где с противоестественной официальностью оставил Козетту на мое попечение, в своей обычной вежливой манере попросив проследить, чтобы она немедленно легла спать, иначе не выспится как следует. Утром он позвонит.
Марк всегда выполнял свои обещания. Если говорил, что позвонит, то звонил. Трубку взяла я, но для Козетты это было слишком рано — она еще спала. Действительно, откуда ему знать, когда ложится и встает Козетта? Похоже, Марк удивился и почему-то обрадовался — «до смерти», как говорил мой отец, — когда услышал, что она еще спит. Нет, нет, будить ее ни в коем случае не нужно. Просто передать, что он звонил и спрашивал, как она.
— И передать ей твою любовь?
Пауза.
— Если ты считаешь, что это доставит ей удовольствие.
Козетта всегда слушала радиосериал, в котором играл Марк. Роль была довольно большая, и его персонаж появлялся как минимум три вечера в неделю из пяти. Радиоприемник Козетта купила через неделю после знакомства с Марком. Она сидела в одиночестве и слушала голос Марка, а Белл с Тетушкой оставались внизу, предпочитая телевизор. Однажды я вошла в комнату и услышала, как Марк произносит последнюю фразу эпизода. Это было объяснение с героиней, и меня поразили прозвучавшие слова, которые в данных обстоятельствах выглядели очень странными. Они меня взволновали и немного смутили. Голос Марка вызывал дрожь: «Ты же знаешь, что я тебя люблю. Уже десять лет, с нашей первой встречи…»
Зазвучала музыка, постепенно затихавшая, словно звук морского прибоя — сигнал к окончанию серии. Продолжение завтра, и начнется оно с той же музыки. Козетта выключила транзистор, и наступила полная тишина, в которую постепенно проникало бормотание Тетушкиного телевизора.
Вы должны понять, что Козетта никогда не говорила о себе, не демонстрировала своих чувств. Чужие заботы казались ей важнее, и именно они занимали главное место в ее разговорах. Я уже рассказывала о неопределенной и загадочной улыбке в ответ на вопросы, на которые ей не хотелось отвечать. Она умела искусно переключать внимание с себя на других. Я не сомневаюсь, что Козетта искренне считала, что в нашей компании она — в силу возраста — не может вызывать интерес или пробуждать любопытство. Но в тот вечер, когда мы слушали голос Марка, она внезапно выключила радио, у меня возникло предчувствие, что сейчас начнутся признания и откровения.
Козетта заговорила — с жаром, словно схватила меня за руку, хотя на самом деле не двинулась с места и нас разделяли несколько ярдов:
— Я так его люблю, что мне кажется, это меня убьет.
— Марка? — Мой вопрос прозвучал довольно глупо. А может, не глупо? Я убедила себя, что они друзья, близкие друзья, но не более того, и что желание ограничиться дружбой обоюдно.
— Я не знала, что такое бывает. Ни к кому не испытывала таких сильных чувств. Даже к Дугласу. И мечтать не могла. Не смотри на меня так, Лиззи. Почему ты на меня так смотришь?
— Прости.
— Я думаю о нем целыми днями. Когда его нет рядом, я думаю о нем, разговариваю с ним. В моей голове происходят долгие воображаемые беседы. Не смотри на меня так, дорогая, не нужно меня жалеть. И сочувствовать тоже. Я не страдаю, я счастлива. Никогда в жизни я не была так счастлива. Что может быть лучше любви? Без нее я просто умерла бы.
Я не стала напоминать, как пять минут назад она утверждала, что любовь ее убьет, а благоразумно призвала к осторожности:
— Ты бы немного притормозила.
— Зачем? Для чего?
Я колебалась. Вспоминала о словах Стендаля, писавшего о желании влюбиться, ощутить блаженство
