квартиру.
Это другая квартира, не та, которую она ждала, поселившись в «Доме с лестницей». Та была далеко, в Челси, практически в Фулеме, еще дальше, чем пристанище семьи Тиннессе. С тех пор Эльза еще раз вышла замуж, а теперь ждет нового развода. Тогда ее больше интересовали не мотивы людей, а их сексуальные отношения. И еще она любила Козетту, радовалась ее счастью.
— Похоже, у него нет собственных друзей, — говорила мне Эльза.
— Если и есть, сюда они не приходят.
На первый взгляд у Белл тоже не было друзей, но это не совсем верно. Ее друзьями были Тиннессе и Адмет — по крайней мере, она с ними общалась, — а также я сама и Эльза. Но у Марка, похоже, друзей не было совсем, я не могу вспомнить, чтобы в разговоре звучали их имена, только туманные упоминания о знакомых. Он также не распространялся о своем прошлом. Мы ничего о нем не знали, как будто Марк родился два года назад, уже тридцатишестилетним, или представлял собой творение Пигмалиона — Белл, — в которое вдохнули жизнь специально для того, чтобы я увидела его в «Глобальном опыте». Я испытала шок — правда, приятный, — когда однажды сидела в Британской библиотеке, листая (с какой-то другой целью) старую подшивку «Радио таймс», и наткнулась на его имя в списке исполнителей пьесы, которую слышала пять лет назад. «Росмерсхольм» Ибсена, и Марк Хенрисон играл Педера Мортенсгора.
Он не рассказывал мне о своем прошлом — да и с чего бы это? Наверное, Козетте рассказывал. Скорее всего, она знала его жизнь, с детских лет и до настоящего дня. Понятия не имею. Я практически не оставалась с ней наедине; рядом всегда был Марк.
Эльза отказалась поддержать план Марка по удалению Белл из дома на время визита оценщика, поскольку была по-настоящему честной и искренней. Она могла — как сегодня предположила Белл — один или два раз прибегнуть ко «лжи во спасение», но никогда бы не согласилась обманывать подругу с недостойной целью. Так же, как и я, Эльза не верила, что Белл чрезвычайно привязана к «Дому с лестницей» и не перенесет мысли о расставании с ним. Думаю, к тому времени Эльза уже поняла, что Марк не хотел, чтобы она жила в доме, даже две или три недели, несмотря на то, что принадлежала к числу тех немногих гостей Козетты, которые покупали еду, заботились о пополнении винного погреба и сами сдавали свои вещи в прачечную. Более проницательная, чем я, видевшая ситуацию со стороны, она подозревала Марка и поэтому любезным тоном ответила, стараясь смягчить сарказм:
— Придется тебе самому делать грязную работу.
В конечном итоге ничего делать не пришлось, поскольку оценщик не захотел осматривать каждую комнату, а Белл сидела у себя с включенным телевизором. Через три дня пришел представитель риелторской компании — то ли еще будет! — чтобы взглянуть на дом. Марку повезло, что как раз в это время Белл отправилась на одну из своих долгих прогулок, первую за несколько недель. До ее возвращения Марк и Козетта уехали подыскивать себе дом; по крайней мере, я так думала. Они делали из этого тайну, поскольку Белл ничего не должна была знать.
— Не представляю, как они выпутаются, — сказала я Эльзе. — Разве что убьют ее. — Я как раз писала роман, в котором от одного из персонажей должны были избавиться с помощью убийства. Иначе сюжетная линия заходила в тупик. Наверное, именно книга натолкнула меня на такую мысль.
— Сомневаюсь, — ответила Эльза.
В тот вечер нас всех пригласили на ужин танцоры. Раз в год они развлекали Козетту, как бы в ответ за все, что получали от нее. Она угощала их ужином как минимум один раз в неделю, а также брала с собой на концерты, спектакли и в кино, и поэтому ни о какой компенсации не могло быть и речи, но я подозреваю, что это немного успокаивало их совесть. Им приходилось терпеть общество всех жильцов дома, потому что Козетта умудрялась, очень мягко и тактично, отклонять их приглашение, если не могла взять с собой «свиту», как со свойственной ему грубостью выражался Айвор.
Я это помню, но не помню ресторана, в который мы ходили. Наверное, где-то в Сохо или на Шарлотта-стрит. Луису и Пердите повезло — гостей было всего пять, хотя в прошлом могло бы набраться и с десяток. Белл тоже пришла, чем меня очень удивила. Странно, что она поставила себя в положение «третьего лишнего», превратившись буквально в «призрак на балу». Мы естественным образом разбились на пары: Козетта и Марк, Луис и Пердита, мы с Эльзой — и Белл осталась в одиночестве. Наверное, она была самой плохо одетой женщиной в ресторане — и уж явно в нашей компании, похожая на перевязанный бечевкой пакет из нескольких слоев коричневой бумаги, — но все провожали взглядом именно ее. Как всегда. Все дело в ее походке, высоко поднятой голове, почти идеальной осанке, копне растрепанных светлых волос, бесстрастном лице и похожем на камею профиле.
Нужно рассказать, как мы сидели. Три столика были составлены вместе, и Луис устроился во главе длинного стола, Козетта — слева от него, Белл — справа. Марк сидел рядом с Козеттой — они всегда так садились, чтобы не разлучаться, — а за ним Эльза. На другой стороне между мной и Белл сидела Пердита, так что мы с Эльзой оказались друг напротив друга.
В тот вечер мы ничего не ели — никто еще не успел проголодаться. Кажется, Луис отщипнул несколько кусочков булки, и все мы пили разные напитки. Белл заказала бренди. Странно, что я отчетливо это помню. Все остальные пили херес или вино, а Козетта, разумеется, апельсиновый сок, но Белл попросила бренди, двойную порцию, и в ее голосе сквозило отчаяние, словно без спиртного она просто умрет. В новом платье из светло-желтого батиста с редким узором из белых ромашек, Козетта была очень мила; лицо ее светилось покоем и счастьем. Неяркий свет в ресторане льстил ей. В тот день она сделала прическу, и ее волосы блестели почти так же, как у Белл. В кои-то веки Козетта разговаривала не с Марком — они часто вели себя так, словно вокруг никого нет, — а вступила в спор с Луисом (кто бы мог подумать!) о том, нужно ли отдавать Гибралтар Испании.
Когда подошел официант, чтобы принять заказ, Луис как раз закончил рассказывать шутку о генерале Франко, сказавшем, что Британия может оставить себе Гибралтар, если вернет ему Торремолинос. В этот момент к Марку сзади подошла женщина и тронула его за плечо. Ей было около сорока — смуглая, привлекательная, одетая проще и строже, чем большинство из нас. Он оглянулся и тут же встал, отодвинув стул, а женщина поцеловала его в щеку.
Мне почему-то доставляет удовольствие сказать, что Марк побледнел. В романе я написала бы, что кровь отхлынула от его лица или что он «густо» покраснел. Нет, Марк просто побледнел.
— Привет, Шейла, — поздоровался он, потом медленно и монотонно произнес наши имена, как будто с трудом оправлялся от шока: — Козетта, Эльза, Элизабет, Пердита…
— С Белл мы, конечно, знакомы, — перебила она его.
Женщина с улыбкой взглянула на Белл, которая держала в ладонях бокал с бренди и смотрела прямо перед собой. К этому времени уже стало ясно: что-то случилось или в ближайшее время должно случиться. Это понимали все, кто сидел за столом, но не женщина по имени Шейла, которая вертела головой, говорила «привет», «здравствуйте», потом произнесла:
— Я Шейла Хенрисон, невестка Марка.
Она повернулась и кивком указала на мужчину, сидевшего в компании, почти такой же большой, как наша. Тот встал, извинившись перед соседкой. Лицом мужчина не был похож на Марка и выглядел гораздо массивнее, но с первого взгляда становилось ясно, что они братья. Но это значит, что он приходится братом и Белл.
Наверное, Шейла Хенрисон была очень невнимательной женщиной. Молчание за нашим столом стало почти осязаемым, однако она как будто ничего не замечала. Ее муж подошел к нам, что-то сказал Марку и похлопал по плечу. Разве не странно, что я не запомнила имя брата Марка? Потом Шейла пустилась в объяснения. Они жили за границей, в Эр-Рияде, Бахрейне или где-то там еще, приехали домой на несколько недель в отпуск, пытались написать, а затем позвонить Марку, но не «имели удовольствия» — как она выразилась — пообщаться с ним, что неудивительно, поскольку Марк теперь не возвращался домой в Брук- Грин. Шейла предложила объединить компании и сесть всем вместе — персонал как-нибудь это устроит, — потому что они пришли сюда с друзьями, которые знают Марка и которым будет приятно снова его увидеть…
Первой подала голос Козетта. Она выглядела растерянной. Не несчастной, вовсе нет, просто озадаченной. Прервав поток слов Шейлы Хенрисон, что было ей не свойственно, она спросила брата
