конференцию по окончании парада. После пары громких возражений репортеры разошлись.
Джонни с Лизой заняли место за труппой клоунов на сицилийских тележках и оркестром из иезуитской школы.
Оркестр заиграл марш «Звезды и полосы навсегда».
— Вот это да, я не знала, что Джон Филип Сузу был итальянцем,[14] — сказала Лиза.
— У тебя в сумочке есть аспирин?
Она дала ему пузырек, и отец проглотил четыре таблетки, не запивая. Кивнул в сторону оркестра и потряс пузырьком:
— Не возражаешь, если я оставлю у себя?
Появилась охрана: полдюжины полицейских — двое в форме и четверо в штатском. Все оказались поклонниками. Джонни спросил, отчего такая усиленная защита, но его уверили, что так бывает всегда.
— Всех шишек положено сопровождать, — проговорил самый молодой офицер.
Лиза улыбнулась от смущения.
При повороте на Пятую авеню fox встретили несколько людей с транспарантами, написанными от руки одним и тем же почерком. Лозунги были антиитальянские. Джонни проигнорировал их. Кумир с миллионами поклонников умеет не замечать ненависть горстки сосунков.
Вдоль Пятой авеню по-другую сторону деревянных ограждений появились журналисты и начали выкрикивать вопросы. Полицейские спокойно стояли в оцеплении. Сопровождение невозмутимо шагало рядом.
Фонтейн шепнул Лизе:
— Улыбайся и маши рукой, — и подал пример, изобразив широкую улыбку.
Громкая игра оркестра, зарядившего бесконечный марш, заглушала гадостные выкрики.
В углу Джонни Фонтейна собралась толпа. Поклонники визжали так, как в те времена, когда он был идолом подростков. Раздавались возгласы «Италия! Италия! Италия!» вперемешку с его именем. Пару раз журналисты спотыкались из-за подножек. Демонстрантов-одиночек поглотили огромные массы народа, море развевающихся итальянских флагов и плакатов «Мы любим тебя, Джонни» и «Фонтейна в президенты».
— Моя дочь! — временами выкрикивал он, показывая на Лизу. Девушка краснела, но ей нравилось.
Сицилийские клоуны устроили спектакль, который со стороны Фонтейна было сложно рассмотреть. Они поднимали настроение толпе.
— Помнишь то место? — За углом возник магазин «Шварц».
— Каждая девочка его помнит, — сказала Лиза. — Каждый ребенок.
— Видишь, может, я и не возил тебя в Лас-Вегас, зато здесь мы были.
— Да.
— А куклу помнишь, что я тебе купил? От мадам Александры.
— Едва. — Звуки оркестра затрудняли общение, но Джонни услышал в голосе дочери раздражение. Это была очень дорогая кукла, и Лиза умоляла сделать ей подарок.
— Разонравилась?
— Нет. Мама запретила мне играть с ней.
— Как так?
— Сказала, это слишком красивая кукла. Я смотрела снизу вверх на каминную полку и плакала, а потом забыла о ней.
Журналисты не отставали. Джонни был уверен, что на таком расстоянии невозможно уловить обрывки разговора.
— У тебя не устала рука? — спросил он. — У меня да. — С лица Фонтейна не сходила широкая улыбка, от которой наверняка останутся морщины.
— Нет, — ответила Лиза. — Вот только сапоги я выбрала неудачно. Дорога длинней, чем я рассчитывала.
Они приближались к зоопарку.
— Осталось совсем немного.
— И все же я их обожаю. Сапожки.
— Великолепные сапоги, мисс, — сказал молодой человек из сопровождения, детектив. — Не могу не отметить, очень идут к вашим ножкам.
Лиза поблагодарила за комплимент. Джонни вдруг понял, что она все шествие незаметно поглядывает на детектива. У того был точеный римский нос, волнистые черные волосы. Слишком молод, чтобы дослужиться до такого чина.
На открытой трибуне появилась еще одна горстка протестующих, возможно, те же самые сосунки. Джонни представил, как они срезают угол по Мэдисон и бегут с транспарантами под мышкой, чтобы еще раз засветиться. И что им неймется? Помимо штрафов за неуплату налогов, не по его вине, и пары драк по пустяковым поводам, Джонни никогда не нарушал закона. Он собирал миллионы на благотворительность, причем не выставлял этого напоказ. Проблемы в Неваде подстроены политическими оппозиционерами, чтобы испортить ему репутацию. Что касается протестующих, Джонни не понимал их чувств. Преступники — не герои. Большинство итальянцев никогда не видели гангстеров. Многие из них врачи, адвокаты, промышленники, профессора и священники. Америка знала немало выдающихся деятелей итальянского происхождения. Фонтейн не мог выразить своего негодования. Он артист.
И тут оркестр прекратил играть. Раздался глухой хлопок. Еще один. Джонни ничего бы и не заметил, если бы сопровождающие не вытянули шеи и не ринулись к Лизе и Фонтейну. Полицейские в форме развернулись веером перед трибунами.
Джонни продолжал приветственно махать. Гудели камеры, точно нашествие стальной саранчи.
Фонтейн опустил руку, о плечо молодого детектива разбилось яйцо, и брызги долетели до лица Лизы. Краем глаза Джонни увидел нечто похожее на летящие сверху цилиндрические мячики, сочащиеся водой. Прикрыл дочь. Мокрый сгусток взорвался об асфальт посреди духового оркестра. Обрывки туалетной бумаги попали на костюмы. Дирижер свистнул, и через несколько шагов музыканты снова заиграли. Люди на трибунах смеялись.
— Сортирная бомба. — Джонни подал дочери носовой платок.
Лиза нахмурилась.
— Вымачиваешь рулон туалетной бумаги в раковине или унитазе, и бомба готова. Однажды меня чуть из школы не выгнали, когда я попал такой в монашку.
Ложь. Джонни пытался разрядить атмосферу. Любимая кукла простояла на камине, жали сапоги, и теперь еще град яиц и бомб.
— Не обращайте на это внимания, мистер Фонтейн, — сказал молодой детектив. — В каждой толпе бывает припасена пара тухлых яиц. Видели бы вы, как встречали Джо Димаджио.
Джонни нагнулся к уху Лизы.
— Вот видишь? У каждого итальянца…
— Тухлые яйца? — улыбнулась Лиза детективу.
— Я не это имел в виду.
— Что случилось с Джо Димаджио? — спросил Фонтейн.
Один из сопровождающих смахнул с плеча яичную слизь.
— Ничего особенного. Фанаты «Доджерс» постарались.
Джонни продолжал улыбаться и махать рукой, производя математические подсчеты. Если вереница людей составляет хотя бы пять человек в ширину, то на квартал придется тысяча с каждой стороны. Так, значит, две тысячи, и еще люди смотрят из окон, включая одного
