Я не оборачиваюсь.
— Почему?
— А почему
Этот вопрос требует ответа. Он выводит меня из равновесия.
Иногда я пою Максу, чтобы он поскорее уснул. Похоже, ему все равно, что я исполняю — госпел или попсу, «Дайер Стрейтс» или «Битлз». Я стараюсь избегать колыбельных. Мне кажется, их ему могут спеть все остальные.
Мы сидим в кресле-качалке в его комнате в доме Прескоттов. Теперь Астрид позволяет мне возиться с ним, когда я захочу, лишь бы поблизости не было Николаса. Мне кажется, таким образом она пытается убедить меня не уезжать, хотя я и так больше никуда не собираюсь.
Я только что выкупала Макса. В воде он такой скользкий, что, чтобы выкупать его, проще всего раздеться и забраться в ванну вместе с ним. Во время купания он играет с резиновой уткой, и его ничуть не беспокоит попадающий в глаза детский шампунь. После ванны я вместе с ним заворачиваюсь в полотенце, и мне кажется, что у нас одна кожа на двоих. Я вспоминаю кенгуру, опоссумов и других зверьков, которые носят своих детенышей на себе.
Макса разморило. Он трет глазенки кулачками и часто зевает.
— Подожди секундочку, — прошу я его и, посадив на пол, сую ему в рот пустышку.
Я начинаю поправлять его постельку, а он заинтересованно наблюдает за мной. Я разглаживаю простынку и отодвигаю в сторону погремушки. Когда я оборачиваюсь к нему, он улыбается, как будто все это увлекательная игра, и роняет пустышку на пол.
— Сосать соску и одновременно улыбаться не получится, — говорю ему я.
Я снова отворачиваюсь, чтобы включить ночник, а когда я снова смотрю на Макса, он смеется и поднимает вверх ручонки. Он просит, чтобы я взяла его на руки.
Внезапно до меня доходит, что именно этого я и ждала. Мне был нужен мужчина, который всецело зависел бы от меня. Когда я познакомилась с Джейком, я потратила годы, пытаясь заставить его влюбиться в меня. Выйдя замуж за Николаса, я уступила его властной любовнице — медицине. И все эти годы я мечтала о мужчине, который не мог бы без меня жить, о мужчине, который, засыпая, представлял бы мое лицо, который любил бы меня растрепанную и заспанную и которому не было бы дела до того, что ужин снова запаздывает, а мотор стиралки перегорел из-за того, что я запихнула в нее слишком много белья.
Макс смотрит на меня такими глазами, как будто искренне верит в мою непогрешимость. Я всегда хотела, чтобы рядом со мной был такой человек, как он, который обращался бы со мной так трепетно и нежно. Просто я не знала, что для начала этого человека нужно родить. Я подхватываю Макса на руки, и он тут же обвивает ручонками мою шею и начинает карабкаться вверх по моему телу. Это он так обнимается. Он этому только что научился. Я улыбаюсь в мягкие складочки у него на шее. «Будь осторожна со своими желаниями, — напоминаю я себе. — Они могут исполниться».
Нэнси Бьянна стоит посреди длинного коридора, прижав палец к задумчиво поджатым губам.
— Что-то, — шепчет она, — что-то я упустила.
Она покачивает головой, и ее подстриженные в прямое каре волосы раскачиваются, как у древней египтянки.
Нэнси — главная виновница того, что все мои рисунки пациентов Николаса, а также новые портреты — Эллиота Сэйджета, самой Нэнси и даже Астрид с Максом — теперь вставлены в рамки и украшают вход в больницу. До них эти серые стены были увешаны безликими произведениями художников, имитирующих Матисса. Но Нэнси говорит, что это начало чего-то большого.
— Кто бы мог подумать, что у доктора Прескотта такие потрясающие связи! — вслух размышляет она. — Сначала ваши портреты, а потом, возможно, фотографии его матери.
Когда я впервые к ней пришла, она энергично потрясла мою руку и поправила сползшие с переносицы толстые очки в черной оправе.
— Что при поступлении в больницу хочет видеть любой пациент? — разъясняла мне она. — Вовсе не бессмысленные цветные пятна. Он хочет видеть
Она встала и обошла вокруг меня.
— Конечно же, за вами останется последнее слово относительно выбора и размещения работ, — спохватилась она. — Кроме того, мы оплатим ваш труд.
Деньги. За глупые картинки, которые я рисовала, чтобы привлечь к себе внимание Николаса, мне еще и денег дадут! Мои наброски будут висеть на стенах Масс-Дженерал и напоминать Николасу обо мне, даже когда меня не будет рядом.
Я улыбнулась Нэнси.
— Когда приступим?
Спустя три дня мы уже были заняты организацией выставки. Нэнси подходит к стене и меняет местами портреты мистера Кассельбаума и Макса.
— Как мне нравится это соседство юности и старости, — вздыхает она. — Осень и весна! Как это чудесно!
В дальнем конце выставки, возле стола администратора, на стене висит небольшая белая табличка с надписью «ПЕЙДЖ ПРЕСКОТТ, ВОЛОНТЕР». Никаких биографических данных, ничего о Николасе или Максе, и мне это приятно. От этого возникает ощущение, будто у меня вообще нет никакой истории, как будто я только что возникла из ниоткуда и сразу попала в свет прожекторов.
— Так, так… Главное, правильно все расположить! — кричит Нэнси, стискивая мою руку.
Мы в коридоре одни, не считая двух рабочих с лестницами и кусачками. Ни один из рабочих почти не говорит по-английски. Поэтому я не знаю, к кому сейчас обращается Нэнси. Она тащит меня в сторону и, сияя, показывает на стену.
— Та-дам! — восклицает она, хотя мгновение назад все было точно так же, как и сейчас.
— Какая прелесть! — говорю я, потому что именно этого от меня ожидают.
Нэнси радостно улыбается.
— Загляните ко мне завтра, — просит она. — Мы подумываем о полной замене наших бланков, и если вы еще и надписи умеете делать…
Неоконченная фраза повисает в воздухе. Впрочем, и так все ясно.
Она исчезает в лифте, прихватив с собой и рабочих, и лестницы, а я остаюсь стоять посреди коридора, изучая плоды своего труда. Это первая выставка в моей жизни. И у меня действительно все получилось! У меня в груди бурлит гордость за свой успех. Я иду вдоль коридора, касаясь каждого рисунка. От каждого из них я получаю заряд радости, взамен оставляя благодарность.
Однажды ночью, когда в доме темно, как в лесу, я иду в библиотеку, чтобы позвонить маме. Проходя мимо комнаты Астрид и Роберта, я слышу, что они занимаются любовью. Это должно меня смутить, но мне почему-то становится страшно. Добравшись до библиотеки, я сажусь в любимое кресло Роберта и, как бесценный трофей, держу в руках тяжелый телефонный аппарат.
— Я забыла тебе кое-что сказать, — говорю я, когда мама снимает трубку. — Мы назвали ребенка в твою честь.
