волосы. У него в мозгу эхом отдавался жуткий визжащий звук монитора, шорох накрахмаленных халатов суетящихся вокруг медсестер. Ему показалось, что в воздухе пахнет смертью.
Николас снова приложил электроды к груди пациента. На этот раз разряд был таким сильным, что Николас покачнулся и сделал шаг назад. «Ты будешь жить!» — послал он мысленный приказ. Подняв глаза к монитору, он увидел, как падает и вновь взлетает вверх тонкая зеленая линия, рисуя крутые пики нормального сердечного ритма. Алистер Фогерти появился в послеоперационной в тот самый момент, когда внезапно ставший героем дня Николас ее покидал, оглушенный еле слышным шепотом поздравляющих его коллег.
Во время ночных дежурств Николас учился слушать. Гулко разносящиеся по коридорам шаги сообщали ему, что медсестры совершают свой обычный полуночный обход. В три часа ночи в кухне для пациентов крадучись, в поисках чего-нибудь вкусненького, появлялись выздоравливающие после операций старики. Полуслепые старушки-уборщицы, хлюпая водой и шурша тряпками, мыли пол, с поста медсестер, куда поступали сигналы вызова от пациентов, то и дело доносились жужжащие звуки сигнализации. Вот раздался хруст разрываемого пакета со стерильной марлей, свистящий вдох шприца. Когда все было тихо и спокойно, Николас часто гулял по больничным коридорам, глубоко засунув руки в карманы белого халата. Он не заглядывал в палаты, даже когда работал в отделении общей хирургии, и пациенты представляли для него нечто большее, чем имена на двери палаты. Вместо этого он блуждал, как неприкаянный полуночник, нарушая тишину собственными тихими шагами.
Шел третий час ночи. Бесшумно войдя в палату Серены Ле-Беф в отделении СПИДа, Николас сел на черный пластиковый стул у кровати. Серена спала, и Николаса поразило, как сильно она сдала. На карточке было указано, что она весит меньше семидесяти фунтов и страдает панкреатитом и нарушениями дыхания. Ее лицо скрывала кислородная маска, а в кровь медленно, но беспрестанно капал морфий.
Когда Николас познакомился с Сереной, он совершил очень серьезную ошибку, позволив себе привязаться к ней. Он знал, что это недопустимо, потому что на каждом шагу видел смерть. Но у Серены была ослепительная белозубая улыбка и светлые, как у тигра, глаза. Она пришла в больницу в окружении своих троих детей. У нее было три мальчика, и все от разных отцов. Самому младшему, Джошуа, тогда было шесть лет. Это был худенький, как тростинка, мальчуган. Под тонкой зеленой футболкой у него на спине отчетливо проступали бугорки позвонков. Серена не сказала им, что у нее СПИД. Она не хотела, чтобы они жили с этим грузом. Николас хорошо запомнил момент, когда ей сообщили, что она ВИЧ-инфицирована. Она выпрямилась на стуле и стиснула подлокотники кресла так сильно, что даже пальцы побелели.
— Такого я не ожидала, — мягким, каким-то детским голосом произнесла она.
Она не расплакалась, а начала подробно расспрашивать врача о своей болезни, после чего как-то застенчиво попросила его ничего не говорить детям. Мальчишкам, а также соседям и дальним родственникам она сказала, что страдает лейкемией.
Серена едва заметно шелохнулась, и Николас придвинул стул ближе к кровати. Он потянулся к ее руке, оправдывая себя необходимостью нащупать ее пульс и зная, что просто хочет подержать ее за руку. Он ожидал, что она откроет глаза и что-нибудь скажет, но в конце концов просто прижал ладонь к ее щеке, отчаянно сожалея, что не может избавить ее от серого тумана страданий.
Николас начал верить в чудеса еще на четвертом курсе медицинской школы. Всего через несколько месяцев после женитьбы он решил поработать в больнице Уинслоу, штат Аризона, относящейся к службе здравоохранения индейской резервации. Он сказал Пейдж, что это всего на четыре недели. Он устал от нудной работы, которую сваливали на интернов в бостонских больницах. Все, что ему доверяли, — это заполнять истории болезни, осматривать поступающих в больницу пациентов и исполнять обязанности клерков при всех вышестоящих докторах. И тут он узнал о возможности практики в резервации, где так не хватает врачей, что даже интернам приходится делать все.
Дорога от Феникса заняла три часа. Оказалось, что города Уинслоу как такового не существует. Черные дома, брошенные магазины и квартиры с бесстрастным видом окружали Николаса. Их пустые окна подмигивали ему, как глаза слепцов. Пока он ожидал машину, через дорогу переполз шар перекати-поле и, как в кино, прокатился прямо по его туфлям.
Все покрывал тонкий слой пыли. Клиника представляла собой вросшее в землю бетонное здание. Николас прилетел ночным рейсом, и врач, встретивший его в Уинслоу, уже к шести утра привез его на место. Клиника еще не открылась. Во всяком случае, официально. Тем не менее на парковочной площадке уже ожидали несколько грузовичков. Дым из их выхлопных труб висел в холодном воздухе подобно дыханию сказочного дракона.
Индейцы навахо были миролюбивыми, мужественными и очень сдержанными людьми. Даже в декабре их дети играли на улице. Николас хорошо запомнил этих смуглокожих малышей. В футболках с короткими рукавами они кувыркались в заиндевелом песке, и никто не стремился одеть их потеплее. Он также помнил тяжелые серебряные украшения женщин: обручи для волос, пряжки поясов и броши, тускло поблескивающие на фоне фиолетовых и бирюзовых ситцевых платьев. Николас помнил и такие шокирующие подробности, как бесконечный алкоголизм индейцев, крохотную, но уже храбрую девчушку, кусавшую губы, чтобы не расплакаться от боли, пока Николас брал на анализ частички пораженной инфекцией кожи, тринадцатилетних девчонок с уродливо раздутыми животами в предродовом отделении клиники.
Уже в первое утро Николаса вызвали в отделение неотложной помощи. Старик, страдающий тяжелой формой диабета, обратился за помощью к шаману, исполняющему в племени роль целителя, и тот в качестве лечения вылил ему на ноги расплавленную смолу. Двое врачей держали несчастного, ноги которого были покрыты огромными волдырями и ранами, а третий пытался оценить масштабы бедствия. Николас замер у двери, не понимая, зачем он им понадобился, и тут доставили другого пациента. У шестидесятилетней, тоже страдающей диабетом женщины остановилось сердце. Один из штатных врачей пытался ввести ей в горло пластиковую трубку, чтобы подключить ее к аппарату искусственного дыхания. Не поднимая головы, он крикнул Николасу:
— Какого черта вы ждете?
Николас подскочил к женщине и начал делать ей искусственное дыхание. Целых сорок минут они вместе пытались запустить ее сердце, используя искусственное дыхание, дефибриллятор и лекарства, но женщина все равно умерла.
В тот месяц, который Николас провел в Уинслоу, он располагал большей свободой, чем за все время в Гарварде. Ему давали его собственных пациентов. Он сам писал их истории болезни и назначал лечение, которое затем сверял с одним из восьми штатных врачей. Вместе с медсестрами он забирался во внедорожник и разыскивал этих навахо, у которых никогда не было настоящих адресов, которые жили в расположенных вдали от проезжих дорог хижинах с дверями, обращенными на восток. «Я живу в восьми милях к западу от Черной Скалы, — писали они в анкетах. — Вниз по холму от красного дерева с расколотым стволом».
По ночам Николас писал Пейдж. Он рассказывал ей о малышах с грязными руками и ногами, о тесных хижинах, о лучистых глазах старца, знающего, что умирает. Чаще всего письма превращались в своеобразное перечисление его героических достижений. В таких случаях Николас их просто сжигал. А перед его глазами стояла фраза, которую он так ни разу и не написал: «Слава Богу, что я здесь временно». И пусть эти слова так и не попали на бумагу, Николас знал, что ничто и никогда не сотрет их из его сознания.
В его последний день в индейской резервации в больницу привезли молодую женщину, корчащуюся в родовых муках. У нее было ягодичное предлежание плода. Николас попытался пропальпировать матку, но было ясно, что придется делать кесарево сечение. Он сообщил об этом медсестре, тоже навахо, которая исполняла роль переводчика. Услышав это, роженица затрясла головой. Ее волосы черными волнами рассыпались по столу. Позвали знахарку, и Николас почтительно уступил ей место у стола. Женщина положила руки на раздутый живот роженицы и начала напевать заклинания, одновременно массируя тугой
