Забрать любовь

снова стала бы рисовать. Одним словом, я что-то делала бы для себя. Возможно, у меня вообще не появилось бы желание сбежать.

Я не собиралась рыться в телефонной книге в поисках бостонских детских садов. Я просто вернулась домой, смирившись с тем, что один день пошел насмарку. Когда Николас вернулся, он снова велел мне убираться с его лужайки. Но поздно вечером он вышел на крыльцо, и к этому времени вся его злость улетучилась. А если он и сердился еще на меня, то не так сильно, как прежде. Он спустился по ступенькам и сидел так близко, что я могла к нему прикоснуться. На нем был халат, которого я раньше не видела. Я смотрела на него и представляла себе, что все совершенно иначе, что все это происходит несколько лет назад, а сейчас мы жуем бублики с плавлеными сырками и читаем раздел недвижимости в «Сандей Глоуб». Вдруг что-то промелькнуло в его сумрачных глазах. Мне показалось, что он меня понимает, хотя полной уверенности у меня не было.

Вот почему сегодня я бодра и полна надежд. И я готова последовать за Николасом на край света. Сегодня он опаздывает — уже восьмой час, а я сижу в машине. Я съехала с подъездной дорожки и припарковалась немного поодаль, потому что хочу, чтобы он подумал, что я исчезла. Когда он появится, я за ним прослежу. Я буду ехать, как в кино, стараясь, чтобы нас разделяло не меньше двух машин.

Он выходит из дома, держа Макса под мышкой, как посылку «Федерал экспресс». Я опускаю стекло и вглядываюсь в мужа и сына в расчете на то, что Николас сделает что-то такое, что пригодится мне в поисках. Затаив дыхание, я наблюдаю за тем, как он запирает дверь, идет к машине и усаживает Макса на детское сиденье. Это новое сиденье, позволяющее Максу смотреть вперед, вместо маленькой люльки, повернутой назад. Поперек сиденьица натянут шнур, на котором закреплен целый цирк пластмассовых зверей с колокольчиками. Николас застегивает ремень сиденья, а Макс хохочет и хватает желтый резиновый шар, болтающийся на хоботе слона.

— Папа, — говорит он (клянусь, я это действительно услышала!), и я улыбаюсь первому слову своего сына.

Прежде чем сесть в машину, Николас окидывает взглядом улицу. Я знаю, что он высматривает меня. Ничто не мешает мне любоваться его блестящими черными волосами и небесно-голубыми глазами. Я так давно на него не смотрела. Я хочу сказать, не смотрела по-настоящему. Его образ складывался для меня из множества разрозненных воспоминаний. Николас по-прежнему самый красивый мужчина из всех, кого я видела. Этого не изменили ни время, ни расстояние. И дело не столько в его чертах, сколько в их контрасте, не столько в его лице, сколько в непринужденной манере держаться и его элегантности. Он заводит двигатель и медленно едет по улице.

— Раз Миссисипи, два Миссисипи, — вслух считаю я.

Досчитав до пяти, я трогаюсь с места и еду за ним.

Как я и думала, Николас не поворачивает к Масс-Дженерал. Маршрут, по которому он едет, мне смутно знаком, но я не могу вспомнить откуда. И только спрятав свою машину на подъездной дорожке в трех домах от дома родителей Николаса, я понимаю, какие изменения произошли в мое отсутствие.

Я вижу Астрид издалека. Ее блузка кажется мне синим мазком на деревянной двери. Николас протягивает ей ребенка, и я чувствую, как мои собственные руки сводит судорога. Обменявшись с матерью несколькими словами, Николас возвращается к машине.

Теперь передо мной стоит выбор. Я могу поехать за Николасом туда, куда он сейчас направляется. С другой стороны, я могу дождаться, пока он уедет, и воспользоваться замешательством Астрид Прескотт. Возможно, она даст мне подержать моего малыша. Я хочу этого больше всего на свете. Николас заводит машину. Астрид затворяет тяжелую дубовую дверь. Я безотчетно завожу двигатель, покидаю соседскую дорожку и еду за Николасом.

В этот момент я понимаю, что в любом случае вернулась бы в Массачусетс. И дело не только в Максе или в моей матери, не только во взятых на себя обязательствах. Даже если бы у меня не было ребенка, я вернулась бы ради Николаса. Ради Николаса. Я влюблена в Николаса. Несмотря на то, что это уже совсем не тот человек, за которого я выходила замуж. Несмотря на то, что он проводит почти все свое время с пациентами, а не со мной. Несмотря на то, что я никогда не была и никогда не буду той женой, которая ему нужна. Когда-то, очень давно, он меня покорил. Он меня спас. Из всех женщин мира Николас выбрал меня. И пусть с годами мы изменились, такие чувства не меняются. Я знаю, они продолжают жить где-то в глубине его души. Возможно, что сейчас меня ненавидит именно та часть его сердца, которая прежде любила.

Внезапно меня охватывает нетерпение. Я хочу немедленно найти Николаса и поделиться с ним своим новым знанием. Я хочу схватить его за воротник и поцеловать так, чтобы мои воспоминания проникли в его кровь. Я хочу попросить прощения. Я хочу, чтобы он меня простил.

Я протягиваю руку в окно и набираю полную пригоршню тугого, но невидимого воздуха. Я громко смеюсь, радуясь своему открытию. Я так долго не находила себе места, как последняя идиотка металась и наматывала тысячи километров. И все это только для того, чтобы понять простую истину: то, что мне на самом деле нужно, находится здесь, в моей семье.

Николас оставляет автомобиль в гараже Масс-Дженерал, на самом последнем уровне. Я нахожу свободное место неподалеку и прячусь за бетонными опорами, вспоминая полицейские телесериалы. Я держусь поодаль на тот случай, если Николас вдруг обернется. Я покрываюсь холодным пoтом, гадая, как мне укрыться от его глаз в лифте. Но Николас направляется к лестнице. Спустившись на один этаж в здание больницы, он входит в коридор, даже отдаленно не напоминающий хирургическое отделение. Под ногами у меня синяя ковровая дорожка, а по обе стороны идут деревянные двери, к которым прикреплены медные таблички с именами врачей. Вдруг Николас останавливается и вставляет ключ в замочную скважину одной из дверей. С перепугу я пытаюсь спрятаться в первом попавшемся дверном проеме.

— Вы что-то хотели? — слышится голос из-за приоткрывшейся двери.

Кровь отливает у меня от лица, и я отступаю в коридор.

Николас уже вошел в кабинет. Я подхожу к двери, за которой он исчез, и читаю выгравированную на табличке надпись: «ДОКТОР НИКОЛАС ДЖ. ПРЕСКОТТ. ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ ЗАВЕДУЮЩЕГО ОТДЕЛЕНИЕМ КАРДИОТОРАКАЛЬНОЙ ХИРУРГИИ». А это когда произошло? Я прислоняюсь к гладкому, покрытому лаком косяку и провожу пальцами по имени Николаса. Мне очень жаль, что я и это событие пропустила. Меня также интересуют все сопутствующие обстоятельства. Перед моими глазами возникает картинка: Алистер Фогерти в спущенных штанах в компрометирующей позе с медсестрой где-то в чулане. А может, он заболел или даже умер? Что еще могло заставить этого чванливого старого козла уступить Николасу свое кресло?

Дверная ручка поворачивается. Я, вздрогнув, отскакиваю к доске объявлений и делаю вид, что увлеченно читаю статью об эндорфинах. Николас проходит мимо, не замечая меня. Он уже снял пиджак, заменив его белым халатом. Он останавливается возле пустого круглого стола неподалеку от лифтов и листает бумаги у себя на планшете.

Когда он исчезает за дверями лифта, меня охватывает паника. Больница очень большая, и мои шансы найти его здесь стремятся к нулю. Но не зря же я за ним сюда приехала. Должна быть какая-то причина. И пусть я ее пока не знаю, сдаваться я не собираюсь. Я прижимаю пальцы к вискам и начинаю напряженно соображать, вспоминая Шерлока Холмса и Нэнси Дрю[14]. Как Николас проводит рабочий день? Куда он, скорее всего, направился? Я пытаюсь припомнить обрывки разговоров, в которых он рассказывал о больнице. Николас мог бы сейчас делать обход пациентов или зайти в лабораторию. Он также мог пойти туда, куда обычно ходят кардиохирурги.

— Простите, — обращаюсь я к уборщику, извлекающему из контейнера пакет с мусором.

— No hablo ingles[15], — пожимает тот плечами.

Я не сдаюсь и предпринимаю еще одну попытку.

— Операции, — говорю я. — Где делают операции?

— Si, operacion.

Мужчина наискось проводит ладонью по животу, наклоняет голову и улыбается.

Я трясу головой и пытаюсь вспомнить испанские фразы из «Улицы Сезам», которую смотрела вместе с Максом.