— Я хочу развестись.
Она растягивает губы в улыбке.
— Дорогой, я что-то не припоминаю, чтобы мы вообще женились. — Я продолжаю молчать, и моя собеседница закатывает глаза. — Хотя бы раз… хотя бы раз кто-нибудь засмеялся. Кто ваш адвокат?
— У меня нет адвоката.
Она протягивает мне пакет документов.
— У вас есть имущество?
— Нет.
— Дети?
— Нет, — отвечаю я и отворачиваюсь.
— В таком случае заполняйте бумаги и несите в департамент шерифа дальше по коридору.
Я благодарю ее и сажусь с документами на скамью в коридоре.
Я внимательно читаю первое поле, которое необходимо заполнить: мой домашний адрес.
После минутного колебания вписываю адрес Рейда. Я живу у него уже два месяца. К тому же далее следует адрес Зои. Не хочу, чтобы у судьи сложилось неверное представление, что мы продолжаем жить вместе, и он не даст нам развод.
Дела о разводе, конечно, так просто не решаются, но тем не менее…
Наш брак с Зои зарегистрировал мировой судья, страдающий заиканием. Когда он попросил нас повторять за ним наши клятвы, ни я, ни Зои не поняли, что он сказал.
— Мы написали собственные, — в порыве вдохновения произнесла Зои и, как и я, стала выдумывать клятву тут же, на ходу.
В заявлении о разводе четыре строки отводилось на детей, их даты рождения.
Я почувствовал, как вспотел.
Здесь у меня два варианта, и оба перечислены ниже. Я аккуратно переписываю первое основание:
Я не в полной мере понимаю смысл написанного, но догадываюсь. Похоже, очень точно сказано о нас с Зои. Она не хочет оставить попытки завести ребенка, а меня страшит даже сама мысль о том, чтобы все начинать сначала. Непримиримые разногласия — это дети, которых у нас нет. Это те минуты, когда она сидит за столом и улыбается, но я знаю, что она думает не обо мне. Это книги «Тайна имени», которые грудами лежат у туалета, игрушка на кроватку, которую она купила три года назад, но так и не распаковала, это проценты по кредиту, мысли о которых не дают мне спать по ночам.
Как раз над тем местом, где я должен поставить подпись, напечатано:
Да, наверное, так и есть.
Я бы уверовал в кого угодно и во что угодно, что могло бы изменить мою жизнь.
Так уж получилось, что с невесткой я лажу гораздо лучше, чем с собственным братом. За минувшие два месяца каждый раз, когда Рейд спрашивает меня, чем я собираюсь заниматься дальше, какова моя цель, как я намерен становиться на ноги, Лидди просто напоминает ему, что мы одна семья и я могу жить у них столько, сколько захочу. За завтраком, если она поджаривает нечетное количество кусочков бекона, то мне, а не Рейду, отдает лишний. Похоже, она единственный человек, которому не наплевать, жив я или умер, который либо не замечает, что я полнейший кретин, либо — хотелось бы верить! — ей все равно.
Лидди выросла в семье священника-пятидесятника и когда не вела себя чересчур набожно, то с ней было довольно весело. Например, она собирала комиксы «Зеленый фонарь». И увлекалась малобюджетными научно-фантастическими фильмами — чем отвратительнее фильм, тем лучше. Поскольку ни Зои, ни Рейд не разделяли страсть к подобной дешевой ерунде, у нас с Лидди сложилась традиция каждый месяц ходить на полуночные сеансы в дешевые кинотеатры, где проходили фестивали дерьмовых фильмов и награждались актеры, имен которых вы даже не слышали, например Уильям Касл или Берт Гордон. Сегодня мы собираемся на «Вторжение похитителей тел» — не римейк 1978 года под названием «Угроза вторжения», а оригинальную версию Дона Сигела 1956 года.
За билеты всегда платит Лидди. Раньше я предлагал деньги, но Лидди говорила, что это просто смешно: во-первых, у нее есть деньги мужа, а у меня нет, а во-вторых, я постоянно составляю ей компанию, когда Рейд занят ужином с клиентом или сидит на церковном собрании. Заплатить за билет — самое малое, чем она может меня отблагодарить. Мы всегда покупали самые большие стаканчики с попкорном — с маслом, потому что когда Лидди ходит в ресторан с Рейдом, то он настаивает на здоровой пище. Честно говоря, это со стороны Лидди нечто вроде протеста.
На этой неделе я выпивал трижды: всего лишь по бокальчику пива то тут, то там — словом, ничего особенного, с чем я не смог бы справиться. Но зная, что сегодня мы с Лидди идем в кино, я решил не брать в рот ни капли. Я не хочу, чтобы она побежала к Рейду и нажаловалась ему, что от меня разит спиртным. Я к тому, что я знаю, что она меня любит, что мы отлично ладим, но она прежде всего жена моего брата со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Лидди хватает меня за руку, когда главный герой, доктор Беннелл, бежит по шоссе в кульминационный момент фильма. Она к тому же закрывает глаза, когда наступают по-настоящему жуткие моменты, но потом требует, чтобы я пересказывал в малейших подробностях все, что она пропустила.
«Они уже здесь! — говорит актер, глядя прямо в камеру. — Ты следующий!»
Мы всегда досиживаем до титров, до самого конца, когда идут благодарности городским властям, разрешившим съемки этого фильма. Обычно мы остаемся в кинотеатре последними.
Мы продолжаем сидеть на своих местах, когда какой-то прыщавый подросток появляется в зале, чтобы подмести проход и собрать мусор.
— Ты видел римейк семьдесят восьмого года? — спрашивает Лидди.
— Мура полнейшая! — отвечаю я. — Я даже не сразу понял, что это «Вторжение».
— Наверное, это мой любимый фильм ужасов, — говорит Лидди.
— Ты говоришь это каждый раз.
— Нет, правда, — уверяет Лидди и откидывает голову на спинку кресла. — Как ты думаешь, они знают, что с ними произошло?
— Кто?
— Люди-стручки. Пришельцы. Как ты думаешь, они когда-нибудь просыпались, смотрели в зеркало и удивлялись, почему они такие?
Парень, подметающий проходы, останавливается около нас. Мы встаем и выходим в полутемный коридор кинотеатра.
— Это просто кино, — говорю я Лидди, хотя на самом деле мне хочется сказать, что нет, люди-стручки не задаются вопросом «Что произошло?».
Что на самом деле, когда ты поворачиваешься к человеку, которого не узнаешь, вообще ничего не чувствуешь.
Семьдесят семь.
Именно через столько дней после подачи заявления на развод я обязан явиться в суд. Именно через столько дней Зои, после того как получит повестку в суд, предстанет там в роли ответчицы.
