— Не знаю. Меня признали бесплодным, а это означает, что если и могу, то это будет непросто.
— Тем не менее вам не нужны эти эмбрионы. Вы хотите их отдать?
— Я хочу, чтобы у этих детей была самая лучшая жизнь, — отвечаю я. — И в моем понимании это полноценная семья — мама и папа.
— Как известно, вас воспитывали отец с матерью, не так ли, мистер Бакстер?
— Да.
— Тем не менее вы стали спившимся разведенным неудачником, живущим у брата в доме, в комнате для гостей.
Этого я вынести не могу и привстаю со стула.
— Протестую! — кричит Уэйд. — Предвзятое отношение!
— Снимаю вопрос. Если суд отдаст вашему брату и невестке эмбрионы, — спрашивает Анжела Моретти, — кем будете вы?
— Я… буду дядей.
— Да? А как же вы будете дядей, если являетесь для них биологическим отцом?
— Это что-то вроде усыновления. — Я заметно нервничаю. — Я имею в виду, это и есть усыновление. Рейд станет отцом, а я дядей.
— Следовательно, вы собираетесь отказаться от своих родительских прав, когда родятся эти дети?
Бен Бенджамин говорил: что бы я ни подписал, в любой момент повзрослевшие дети смогут найти своих настоящих родителей. Я озадаченно смотрю на своего адвоката, сидящего за столом.
— Мне показалось или вы намекнули, что я не смогу этого сделать?
— Вы хотите, чтобы эти эмбрионы выросли в традиционной христианской семье? — спрашивает она.
— Да.
— При этом вы просите, чтобы суд отдал их биологическому отцу, которого они будут называть дядей и который живет на первом этаже в доме родителей, которые их растят? Разве это похоже на традиционную христианскую семью, мистер Бакстер?
— Нет! Я хотел сказать, да…
— Так нет или да?
Ее слова словно пули. Хоть бы она говорила не так быстро. Пусть дала бы мне время подумать.
— Это… это семья…
— Когда вы порождали с Зои эти эмбрионы, в тот момент вы хотели растить этих детей вместе с ней, верно?
— Да.
— Более того, Зои до сих пор готова, хочет и может забрать эти эмбрионы и вырастить их как своих детей. С другой стороны, вы ретировались.
— Я не ретировался.
— Это она подала на развод или вы?
— Я. Но я оставил свою жену, а не детей…
— Нет, конечно, их вы только собираетесь отдать, — говорит Анжела. — Вы также свидетельствовали, что в промежуток между разводом и днем, когда Зои пришла к вам, чтобы поговорить о судьбе эмбрионов, вы о них даже не вспоминали?
— Я не это хотел сказать…
— Но сказали именно это. Что еще вы сказали, но говорить не хотели, мистер Бакстер? — Она делает шаг ко мне. — Что вы довольны, что отдадите эти эмбрионы брату, а сами займете место стороннего наблюдателя в их воспитании? Что вы полностью изменились? Что вы раздули весь этот процесс лишь для того, чтобы отомстить бывшей жене, чей новый образ жизни заставляет вас чувствовать себя ущербным?
— Протестую! — ревет Уэйд, но к тому времени я уже взвился со стула, меня трясет, лицо покраснело, а за зубами накопились сотни злых ответов.
— Больше вопросов не имею, мистер Бакстер, — улыбается Анжела Моретти. — Достаточно.
Уэйд просит объявить перерыв, чтобы я смог взять себя в руки. Я покидаю зал суда под аплодисменты баптистов церкви Вестборо. Я чувствую себя грязным. Одно дело — возлюбить Иисуса всем сердцем, и совсем другое — протестовать за пределами храма, потому что веришь, что евреи убили твоего Спасителя.
— От них можно избавиться? — шепчу я Уэйду.
— Ни в коем случае, — бормочет он в ответ. — Они оказывают существенное давление. Макс, самое сложное уже позади. Серьезно. Знаешь, почему ей пришлось сделать все, чтобы вывести тебя из себя? Потому что ей больше нечем крыть. Ни по законам этого штата, ни, разумеется, по законам Божьим.
Он заводит меня в крошечный кабинет, где стоят стол, два стула, кофеварка и микроволновая печь. Уэйд подходит к микроволновке и нагибается, чтобы его лицо оказалось на уровне блестящей черной дверцы. Он широко улыбается, чтобы рассмотреть свои зубы, большим пальцем вычищает какую-то крошку между ними и снова улыбается.
— Если тебе кажется, что этот перекрестный допрос был жестоким, тогда сиди и наслаждайся тем, что я намерен сделать с Зои.
Не знаю, от чего мне стало хуже.
— Сделайте одолжение, — прошу я, — позовите ко мне пастора Клайва.
Уэйд колеблется.
— Только если ты будешь разговаривать с ним как со своим духовным наставником, а не как с изолированным свидетелем…
Я киваю. Меньше всего мне хочется пересказывать все, что за последний час произошло в зале суда.
Уэйд уходит, забирая с собой весь воздух. Я сажусь на пластмассовый стул и опускаю голову на колени. Мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание. Через несколько минут дверь открывается, и я вижу белый льняной костюм пастора Клайва. Он придвигает ко мне второй стул.
— Давай помолимся, — предлагает он и склоняет голову.
Его слова переполняют меня, вбирают в себя все грубые обломки и уносят их. Молитва, как вода: невозможно представить, что эта стихия обладает силой делать добро, однако дайте время и она изменит рельеф Земли.
— Макс, такое впечатление, что у тебя внутри идет борьба, — говорит пастор.
— Просто… — Я отвожу глаза и качаю головой. — Не знаю. Может быть, стоит отдать их Зои.
— Что заставляет тебя сомневаться в своем решении? — спрашивает пастор Клайв.
— Слова ее адвоката. Что на самом деле я отец, а буду дядей. Если я запутался, как же в этом разберется ребенок?
Пастор похлопывает ладонью о ладонь и кивает.
— Знаешь, я помню одну очень похожую ситуацию. Почему я не вспомнил о ней раньше?
— Правда?
— Да. О биологическом отце, ребенка которого вырастила другая пара. Этот мужчина сам выбрал их родителями, совсем как ты, потому что действовал в интересах ребенка. Тем не менее ему удалось внести свою лепту в воспитание этого малыша.
— Вы знакомы с ними?
— Очень близко, — улыбается пастор Клайв. — И ты тоже. Всевышний подарил Марии Иисуса, чтобы она его выносила, а Иосиф его воспитал. Он знал, что так нужно. А Иисус… Что ж, несомненно, он смог во всем разобраться.
Но я не Бог. Я всего лишь человек, который постоянно все портит, который изо всех сил старается не допустить очередной ошибки.
— Все будет хорошо, Макс, — обещает пастор Клайв.
И я поступаю так, как поступаю всегда, когда рядом с пастором: я верю его словам.
