еще одну ночь в тюрьме. Смирившись с неизбежным, я поворачиваюсь и вижу, что она исчезла.
Шесть лет назад я съехал с проезжей части, когда пытался открыть бутылку «Столичной» и одновременно держать руль коленями. Каким-то чудом единственной жертвой того ДТП стал сахарный клен. Мне пришлось отправиться в бар и выпить еще несколько рюмок, прежде чем я набрался храбрости позвонить Делии и рассказать, что случилось. В течение следующей недели я регулярно просыпался там, куда вроде бы не приходил накануне вечером: в комнате студенческого общежития Дартмута, в кухне китайского ресторана, на бетонном разделителе плотины. В рамках одного из тех запоев я как-то раз очутился на заднем дворе дома Хопкинсов. Уснул я прямо у них в гамаке, и разбудил меня чей-то плач. Рядом со мной на земле сидела Делия и задумчиво рвала травинки.
– Я беременна, – сказала она.
Голова моя плавала где-то на большой глубине, язык напоминал корягу среди топей, но я подумал одно: «Теперь она моя». Кое-как выбравшись из гамака, я опустился на колени, стянул с волос Делии резинку и, сложив ее пополам, взял мать своего ребенка за руку.
– Делия Хопкинс, – сказал я тогда, – ты согласна стать моей женой?
Я напялил импровизированное кольцо ей на палец и прибавил ватт в своей электрической улыбке.
Когда она вместо ответа лишь уткнулась лицом в колени, я ощутил, как паника, точно Мотылек, затрепыхалась внизу моего живота.
– Делия, – наконец сказал я, сглотнув комок. – Дело в ребенке? Ты хочешь… избавиться от него? – Сама мысль о том, что часть меня пустила корни в ее теле, казалась чудом, словно я обнаружил орхидею, пробившуюся сквозь асфальт у съемной халупы. Однако я готов был пожертвовать этим счастьем ради Делии. Ради нее я был готов на все.
Когда она снова посмотрела «а меня, глаза ее были пусты, как будто она вырывала из плоти своей жизни отвечавший за меня кусок.
– Я хочу этого ребенка, Эрик, – сказала она. – Я не хочу тебя.
Делия часто жаловалась, что я слишком много пью, но, сама не беря и капли в рот, вряд ли могла решать, сколько это – «слишком много». Она уверяла, что не выносит запаха алкоголя, но мне казалось, что ей просто страшно потерять контроль надо мной, а значит, это была ее проблема, не моя. Иной раз она до того распалялась, что ставила мне ультиматум, но это был замкнутый круг: стоило ей пригрозить бросить меня, и я лез в бутылку еще глубже. Тогда она в конце концов приходила и помогала мне прийти в себя, а я клялся всеми святыми, что это не повторится, хотя мы оба знали, что это повторится, и не раз.
Вот только теперь она уходила не ради себя, а ради нового человека. Уходила от лица их двоих.
После того как она ушла, я еще долго сидел во дворе, пытаясь, как атлант, пристроить тяжелую правду на плечах. Вернувшись домой, я нашел информацию об обществе «Анонимных алкоголиков» и в тот же вечер отправился на собрание. Мне понадобилось немало времени, чтобы осознать, почему Делия отвергла мое предложение. Я просил ее прожить со мной ужасную жизнь, но ведь человек в любой момент может начать жить сначала.
Я бы хотел немедленно найти Делию, но времени на это сейчас нет. Я звоню аризонским прокурорам, и металлический голос в трубке извещает меня, что прокурор округа Мэрикопа принимает с девяти утра до пяти вечера. Глянув на часы, я понимаю, что в Аризоне еще всего семь. Я оставляю на автоответчике сообщение, в котором говорю, что представляю интересы Эндрю Хопкинса и что мой подзащитный согласился на экстрадицию из Нью-Гэмпшира в надежде на скорейшее рассмотрение дела.
Затем я спускаюсь в офис шерифа, где Эндрю временно отведена каморка площадью в шесть квадратных футов.
– Мне необходимо увидеться с Делией, – говорит он.
– В данный момент это невозможно.
– Ты не понимаешь…
– Знаете, Эндрю, как отец четырехлетней девочки… не понимаю, тут вы правы.
Мы оба одновременно вспоминаем вчерашний разговор и его чистосердечное признание. Эндрю хватает ума сменить тему.
– Когда мы едем в Аризону?
– Это не нам решать. Может, завтра, может, через месяц.
– А что будет происходить, пока мы ждем?
– Штат Нью-Гэмпшир обеспечит вам роскошные апартаменты. Вы будете периодически встречаться со мной, и мы вместе попытаемся придумать, как нам вести себя в Фениксе. Я пока что понятия не имею, какими доказательствами располагает обвинение. Пока я не разберусь во всем, вы просто признаете себя невиновным, а проблемы будем решать по мере их поступления.
– А если я хочу признать свою вину?
За годы своей карьеры я сталкивался всего лишь с одним подсудимым, который не хотел воспользоваться шансом хотя бы высказать свою точку зрения на случившееся. Ему было семьдесят лет, тридцать из которых он провел в тюрьме штата. Он ограбил банк через пятнадцать минут после освобождения и присел на бордюр в ожидании полиции. Ему хотелось одного: вернуться в среду, законы которой он понимал, – а потому реплика Эндрю показалась мне еще более странной. Чем бы ни руководствовался человек, однажды решившийся на преступление ради того, чтобы жить со своей дочерью, он все-таки должен хотеть продолжения этой жизни в ее обществе.
– Эндрю, как только вы признаете себя виновным, все кончено. Вы всегда можете поменять «невиновен» на «виновен», но не наоборот. Прошло уже двадцать восемь лет, половина улик могла растеряться, а половина свидетелей – умереть. У вас неплохой шанс на оправдательный приговор.
– Эрик, – Эндрю заглядывает мне в глаза, – ты же мой адвокат, верно?
Я совершенно не готов выступать его адвокатом; мне не хватает опыта, и мозгов, и уверенности в себе. Но я вспоминаю мольбы Делии. Вспоминаю ее незыблемую веру в то, что человек, некогда потерпевший фиаско во всех своих начинаниях, еще может стать героем.
– Значит, ты должен меня слушаться, верно?
Я не отвечаю на его вопрос.
– Эрик, я отдавал отчет в своих действиях тогда, двадцать восемь лет назад. И я прекрасно понимаю, что делаю сейчас. – Он тяжело вздыхает. – Я признаю свою вину.
– А вы не думали, как это скажется на Делии?
Эндрю долго смотрит на какой-то предмет у меня за спиной, прежде чем ответить.
– Только об этом я и думаю, – наконец говорит он.
Однажды, когда нам было по семнадцать лет, Делия мне изменила. Мы должны были встретиться у изгиба реки Коннектикут, мы часто там купались: заборчик из рогозы и тростника надежно прятал вас от посторонних взглядов, вздумай вы побаловаться со. своей девушкой. Я приехал туда на велосипеде, опоздав на полчаса, и услышал, как Делия беседует с Фрицем.
Буйные заросли мешали мне их рассмотреть, но их спор о карамельном батончике «О’Генри» – я слышал отчетливо.
– Его назвали в честь Хэнка-а Аарона, – настаивала она. Когда он в очередной раз делал хоумран, все им восхищались: «О Генри!..»
– Нет. Это в честь писателя, – возражал Фиц.
– Никто бы не стал называть конфету в честь писателя. Только в честь бейсболистов. «О’Генри», «Малышка Руфь»…
– А
Я услышал визгливый смешок.
– Фиц, ты… ты не смей! – Всплеск воды: он сбросил ее в реку и упад сам. Прорвавшись сквозь тростник, я собрался уже было присоединиться к ним, когда у самого берега заметил, что Фиц и Делия целуются.
Не знаю, кто это начал, но точно знаю, что Делия положила этому конец. Оттолкнув Фица, она побежала за полотенцем и застыла, дрожа, в трех футах от моего укрытия.
– Делия, погоди! – крикнул Фиц, выбираясь на берет.
Я не хотел слышать ее слова, я боялся, что она скажет самое страшное. А потому молча удалился и
