А ты? – Увлекшись новыми делами,
Мы, верно, так и не пришли узнать,
Что стало после с этими птенцами
И научились ли они летать.
Эрик
Помощница Криса Хэмилтона в течение трех дней пытается разыскать людей, живших по соседству с Элизой и Эндрю двадцать восемь лет назад. Вскоре после обеденного перерыва она заходит в мой кабинет.
– Какие новости хотите услышать: плохие или хорошие? Я выглядываю из-за кипы бумаг.
– А у вас и хорошие есть?
– Если честно, нет. Но я подумала, что вам будет приятно.
– Давайте плохие.
– Элис Янг, – говорит она. – Я нашла ее.
Элис Янг – это девочка, семья которой жила по соседству. Она когда-то даже нянчила Делию.
– И?
– Она переехала в Вену.
– Хорошо, – говорю я. – Отправьте ей повестку.
– Я бы на вашем месте не спешила. Она живет с сестрами Ордена Кровавого Креста.
– Она
– Она монахиня, десять лет назад давшая обет молчания, – уточняет ассистентка.
– Господи…
– Вот именно. Тем не менее я нашла вторую соседку, Элизабет Пешман. Она сейчас проживает в каком-то Сансет Эйкрз. Насколько я поняла, это что-то вроде центра для престарелых.
– Вы туда звонили?
– Трубку не сняли.
Адрес – Сан Сити, Аризона. Наверняка недалеко.
– Я сам ее разыщу.
Через два часа я уже в городе, но центров для престарелых там столько, что я вообще не представляю, как найти нужный. Однако продавщица, у которой я покупаю бензин и шоколадку, сразу узнает название.
– Проезжаете два светофора, а там налево. Сразу увидите вывеску.
На первый взгляд «Сансет Эйкрз» – не худшее место для того, чтобы скоротать последние деньки. Свернув с трассы я попадаю на обсаженную цереусами и усыпанную садами камней аллею. Мне приходится остановиться у будки охраны: пожилые люди, похоже, кого попало к себе не пускают. Внутри ссутулясь сидит мужчина, по возрасту и внешнему виду годящийся в обитатели центра.
– Здравствуйте, – говорю я. – Я ищу Элизабет Пешман. Я пытался дозвониться…
– Связи нет. – Охранник указывает на небольшую парковку. – На машинах туда нельзя. Я вас провожу.
Шагая за ним, я пытаюсь понять, какое учреждение запретит въезд автомобилей к главному зданию. Довольно неудобно, учитывая, что у половины жильцов артрит, а половина – и вовсе инвалиды. Мы поднимаемся на холм, и охранник тычет куда-то пальцем.
– Третий налево.
Впереди простираются бесчисленные акры крестов, звезд и обелисков розового кварца. «Наша дорогая мамочка, – написано на одном надгробии. – Мы никогда тебя не забудем. Твой любящий муж».
Элизабет Пешман мертва. У меня нет ни одного свидетеля, готового подтвердить, что тридцать лет назад Элиза Мэтьюс была алкоголичкой, как уверяет Эндрю.
– Вы, похоже, не из болтливых, – говорю я.
На могиле Элизабет, несмотря на адскую жару, стоят пусть подвядшие, но еще живые цветы.
– К ней часто приходят, – говорит охранник. – Некоторых не проведывает вообще никто, а к ней постоянно ходят бывшие ученики.
– Так она была учительницей?
Разум сразу цепляется за это спасительное слово. Учительница…
– Вы нашли то, что нужно? – спрашивает охранник.
– Похоже на то, – отвечаю я и бегом бросаюсь к машине.
Когда я приезжаю, Эбигейл Нгуйен помешивает макароны. Худощавая, с двумя тугими пучками волос, торчащими, как медвежьи уши, она приветливо улыбается мне.
– Вы, должно быть, мистер Тэлкотт, – говорит она. – Входите, пожалуйста.
Когда детский сад, куда ходила Делия, в середине восьмидесятых закрыли, Эбигейл начала давать уроки в подвале церкви. Номер ее школы был указан третьим в «Желтых страницах», трубку она взяла сама.
Мы садимся на миниатюрные стульчики, на которых выглядим сущими гигантами.
– Миссис Нгуйен, я работаю адвокатом и в данном случае представляю интересы девочки, у которой вы преподавали в конце семидесятых. Ее зовут… Бетани Мэтьюс.
– Та, которую похитили.
Я смущенно ерзаю.
– Ну, это еще предстоит выяснить… Я защищаю интересы ее отца.
– Я следила за этим делом по газетам и сводкам новостей.
Весь Феникс следил.
– Я хотел бы попросить вас, миссис Нгуйен, рассказать мне немного о Бетани.
– Хорошая была девочка. Тихая. Все всегда делала сама, сторонилась коллектива.
– А с ее родителями вы были знакомы?
Учительница на миг отводит глаза.
– Иногда Бетани приходила в садик непричесанная или в грязной одежде… Это нас насторожило. Я, кажется, даже звонила ее матери… Как ее, говорите, зовут?
– Элиза Мэтьюс.
– Да, точно.
– И что Элиза вам сказала?
– Не помню, – отвечает миссис Нгуйен.
– А что-нибудь еще об Элизе Мэтьюс вы помните?
Учительница кивает.
– Пахло от нее, как от винокурни, если вы об этом.
Я чувствую, как кровь у меня в венах начинает течь быстрее.
– Вы не сообщали в органы опеки?
Учительница явно нервничает.
– Никаких следов насилия на ней заметно не было.
– Но вы сказали, что она приходила непричесанная…
– Мистер Тэлкотт, одно дело – когда ребенка не купают ежедневно, и совсем другое – когда мать и отца пора лишать родительских прав. В наши обязанности не входит следить за личной жизнью семьи. Уж поверьте мне: я видела детей, которым родители гасили об пятки сигареты, детей, которые приходили в садик с поломанными костями и рубцами на спинах. Я видела детей, которые после занятий прятались в шкафах, чтобы родители не забрали их домой. Миссис Мэтьюс, возможно, была любительницей выпить, но свою дочь она обожала, и Бетани, очевидно, это знала.
«Очевидно, да не очевидно», – думаю я.
– Спасибо, что уделили мне время, миссис Нгуйен. – Я даю ей свою визитку, на которой карандашом приписан телефон офиса Криса Хэмилтона. – Если вспомните что-нибудь еще, пожалуйста, перезвоните.
Едва я успеваю завести мотор, как в окошко машины стучатся. Миссис Нгуйен стоит, скрестив руки на груди.
