– Упаси господь! – говорю я.
– Тогда опухоль мозга.
– Замолчи! – Я сажусь рядом.
– Все, что он говорил на суде… Он вообще себя слышал?
– Не знаю, хотел ли он себя слышать, – признаюсь я. – Думаю, он предпочел бы стать тем, кем его считала ты.
– Ты хочешь сказать, что это
– Нет. Ты виновна в
Она отхлебывает чай.
– Ненавижу, когда ты прав! – бормочет она и добавляет уже мягче: – Как можно быть ветераном, если даже не помнишь войны?
Я забираю у Делии чашку и кладу ее ладонь на свою, как будто собираюсь предсказывать будущее. Я провожу пальцем по линии жизни и линии любви, нащупываю узелки вен у нее на запястье.
– Это ничего не меняет, – говорю я. – Неважно, что сказал твой отец. Ты ведь осталась тем же человеком, каким и была.
Она отталкивает меня.
– А если бы ты, Фиц, узнал, что раньше был девочкой? Что тебе сделали операцию и все такое, а ты об этом ничегошеньки не помнишь?
– Ну, это уже глупости! – Мужские амбиции берут свое. – Остались бы шрамы.
– У меня, знаешь ли, шрамов хватает. Как ты думаешь, о чем еще я могла забыть?
– Как тебя похитили инопланетяне? – пытаюсь шутить я.
– Нет, что-то из обычной человеческой жизни, – с горечью говорит она.
– Может, лучше послушаешь мои рассказы о детстве? Например, как мой отец однажды бросил маму на целый месяц, потому что безостановочно играл в Вегасе. Или как она поднесла кухонный нож к его горлу и заставила поклясться, что он никогда больше не приведет эту шлюху в наш дом. Вот еще забавная история: однажды мама выпила весь свой запас валиума, и мне пришлось вызывать «скорую». – Я не отрываясь смотрю на нее. – Помнить о плохом – это, знаешь ли, не так уж приятно.
Она опускает глаза.
– Просто трудно понять, кто заслуживает доверия, вот и все.
От ее слов у меня холодеет сердце.
– Делия, я должен тебе кое-что сказать.
– До операции ты был девочкой?
– Я серьезно… Я знал, что Эрик опять начал пить.
Она отстраняется.
– Что?
– Я приезжал к вам пару дней назад и нашел бутылку.
– Но почему ты мне ничего не сказал?! – возмущается Делия.
– А почему мы все ничего тебе не говорим? Потому что
Мои слова спугивают сокола, и тот с криком взмывает в небо. Делия долго думает над моими словами и наконец тихо спрашивает:
– Как там моя книга?
– Я давно за нее не брался. – При этих словах горло у меня сжимается до игольного ушка. – Все времени не хватало.
– Может, я помогу, – предлагает Делия и целует меня.
Она высвобождается из моих объятий, и хотя я понимаю, что ей просто неудобно сидеть в такой позе, все же я ждал этого слишком долго, чтобы ее сейчас отпустить. Я запускаю пальцы в гущу ее волос и развязываю хвост, я расстегиваю пуговицы на пижаме, в которой она приехала. Я ставлю свою подпись у нее на спине.
Когда она начинает вытаскивать мой ремень, я беру ее за руку. Мы не можем вернуться в комнату, где спит Софи, поэтому я веду ее на заднее сиденье арендованной машины, что припаркована в двух футах от нас. Это нелепо, незрело – и абсолютно уместно. Мы бьемся коленями в окна, нам мешают ноги, мы даже смеемся. Когда мы оба боком лежим на сиденье и Делия запускает руку мне в трусы, где мой выступ встречается с шелком ее ладони, я в буквальном смысле перестаю дышать.
– Рыжий – мой настоящий цвет волос, – говорю я дрожащим голосом.
– Я не это проверяла.
– Делия, ты уверена, что хочешь этого?
Я задаю этот вопрос, потому что она, возможно, не знает себя, а я посвятил изучению этой женщины всю жизнь.
– А ты уверен, что хочешь, чтобы я об этом задумалась? – отвечает она и прижимается губами к моему телу.
Я даже не думал, что во мне может вскипеть такая волна: я льну к ней, я стремлюсь к ней, как кровь стремится по венам, я кричу, когда ее ногти вонзаются в мои бедра. Перевернувшись, подмяв ее под себя, я жду, пока она откроет глаза и поймет: это я. Я проскальзываю в ее бархатную глубину. Я поддерживаю ритм наших сердцебиений. Мы движемся согласованно, как будто всю жизнь были вместе. Впрочем, мы действительно были вместе всю жизнь.
Когда все заканчивается, луна сворачивается клубком на крыше машины, словно ленивая кошка. Делия дремлет в моих объятиях. Я же не позволяю себе уснуть – хватит с меня снов. Начинается моя жизнь, а ее – начинается заново.
Примерно через час она просыпается.
– Фиц, а мы раньше этого не делали?
Я недоверчиво смотрю на нее.
– Нет.
– Хорошо. Не думаю, что могла бы такое забыть, – говорит она, с улыбкой уткнувшись мне в шею.
И она засыпает, держа меня за руку. Бриллиантовое кольцо, подаренное Эриком, врезается в мою плоть, как терновый венец. И я понимаю, что готов пройти этот путь ради нее. Готов умереть. Готов воскреснуть.
Делия
Когда мы были детьми, никто не мог выиграть у Фица в «Скрэббл». Эрик сходил с ума, не в силах вынести мысль, что Фиц в чем-то его превзошел. Но Фиц обладал феноменальной памятью и не забывал ни единого слова, стоило хоть раз его прочесть. «Нет такого слова: анахорет», – спорил Эрик, но в словаре, разумеется, находилось определение: отшельник, пустынник.
Лично меня впечатляло, что двенадцатилетний подросток знал, что такое «пиксида». Но Эрик не привык быть на втором месте, а потому позвал на помощь меня.
Мы переходили от буквы к букве с тем необычайным усердием, с которым Эрик двигался к любой намеченной цели. Я составляла контрольные и гоняла его по ним, пока он обедал у нас дома.
– В любом случае, – говорил отец, – вы оба запросто сдадите выпускные экзамены.
Три недели спустя после начала наших занятий суббота выдалась дождливой.
– Эй, – как обычно, предложил Фиц, – а давайте-ка я обыграю вас в «Скрэббл».
– С чего ты решил, что сможешь нас обыграть? – поинтересовался Эрик, поглядывая на меня.
– Потому что я выигрывал уже пятьсот семьдесят тысяч раз!
Фиц сразу все понял. Как только Эрик выложил буквы Я-Р-Л и небрежно бросил, что так называли скандинавскую знать, глаза у Фица загорелись. Вся доска обросла словами вроде «лабрум», «капонир» и «гат». Наконец, когда счет почти сравнялся, Эрик выложил слово «вальгус». Фиц рассмеялся:
– Вот уж не думаю.
Эрик, сияя, протянул ему словарь и дождался, пока Фиц найдет нужную страницу. «Согнутый или искривленный внутрь – напр., вальгусная деформация».
Фиц покачал головой.
