Один из них так ударил по крыше машины, что Иван, уже было уснувший, поднялся, вначале соображая, где он находится.
— Не волнуйся, я на крышу картон положил, днем пару раз-таки по краске стукнуло, — сказал Владимир, видимо, еще не спавший.
— А я задремал, кажись.
— Я тоже пытаюсь, но когда часов десять за рулем посижу, потом наоборот — долго уснуть не могу, привычка давняя.
— А, правда, что вы разведчиком были?
— Правда, Ваня, хотя поступили со мной не совсем честно. Мальчишкой еще предложили, война шла полным ходом, могли бы убить в два счета и никто не искал бы, потому как о том, куда и зачем я шел, знали только три человека.
— И долго вы работали? И если не тайна, то в какой стране?
— Какая там тайна, сейчас я рассекреченный, а работал в Англии и долго, почти двадцать восемь лет.
— Да, а я вот как-то ни к чему пристрастия не имею. И в школе учился хорошо, и вроде бы все давалось легко, а вот не было у меня желания к чему-то определенному. Правда, был у нас сержант в учебке, парашютным спортом на гражданке занимался — так он рассказывал о парашютах так, что мне даже во сне часто сниться стало, как я проваливаюсь в бездну. А вот попробовать не пришлось.
— Зато тут это все можно очень быстро наверстать. Рядом Феодосия, хочешь, мигом устрою?
— Как-то даже не знаю, мне на работу надо, прописаться — проблем хоть отбавляй.
— Не переживай, у меня отпуск длинный, все уладим, вот в этом есть бесспорные преимущества бывшего разведчика. А потом я все-таки как-никак, а полковник. Вот ты армию кем закончил?
— Старшиной уволился.
— Ого, значит, служил классно!
— По — всякому было, в основном нормально. А вы о работе в разведке хотя бы самую малость рассказать можете?
— А как же насчет спать?
— Что-то уже расхотелось, притом обстановка: ночь, тишина, ясное небо, светит луна.
— Да ты прямо как поэт, стихи не писал?
— Писать вообще не люблю, читать и слушать — это совсем другое.
— Ладно, я что-то тоже спать не хочу, а ночи уже длинные стали, если хочешь — слушай. 1943 год, немцы отступают по всем фронтам, не за горами освобождение Крыма. И вот…
Давно уже выпал снег и крепчали морозы, когда, наконец, Яков Иванович получил квартиру в Красноярске. Квартира была как квартира, трехкомнатная, на третьем этаже девятиэтажного дома. Вначале съездили «налегке», с несколькими чемоданами, поменяли замки, обили двери, прописались. На все это ушла неделя. Вернулись на Чулым. Прошла еще неделя, и вот сегодня, в этот пасмурный, неприветливый день собралась семья Якова Ивановича Сердюченко переезжать в город. Вроде бы обстановка складывалась так, что радоваться надо было, но на кого ни глянь, всюду озабоченные и грустные лица. Виктор Иванович всячески помогал брату и в загрузке, и в отправке контейнера, сколачивали ящики, несколько раз отвозили их на станцию. Анастасия Макаровна помогала Надежде Павловне. И только Людмила сидела, запершись в соседней комнате, будто ее это совсем не касалось.
— Люда, может, хватит, уже собираться надо, в двадцать два тридцать поезд, а еще не все вещи уложены, а надо еще поужинать на прощание. Ты что молчишь? — громко спросила в закрытую дверь Надежда Павловна.
В соседней комнате тихо, даже слышно как на письменном столе стучит маленький будильник.
— Люда! — уже закричала Надежда Павловна. — Ты что, оглохла? Открой дверь!
Грохнула, как выстрел, защелка, дверь приоткрылась, и Надежда Павловна увидела стоявшую посреди комнаты Люду. В простеньком ситцевом платье-сарафане, в тапочках на босу ногу, она выглядела буднично и обычно, только вспухшие веки и покрасневшие глаза выдавали ее внутреннее состояние.
— Ты что, Людмила, неужто не понимаешь — ехать надо! — уже почти виновато сказала дочери мать.
— «Понимаешь», «понимаешь», — заговорила, всхлипывая, девочка. — А меня-то вы чего ж не поймете, прямо все и позабыли, что ли? А мне как же — надвое разорваться? Ведь сердце мое тут остается…
И она совсем разревелась.
— Да ты успокойся, возьми себя в руки; Ванька-то тебе вроде бы и повода не давал, ну не люба ты ему, что ж тут не понять-то? — гладила мать ее по голове. — Ты посмотри на себя в зеркало — и личико что надо, и коса золоченная, и станом, как царевна. Я и сама не заметила, как ты в красавицу превратилась. Чего же убиваться то?
— Что ты все «Ванятка, Ванятка»! Может, я просто не хочу никуда больше ехать. Надоели чемоданы, рюкзаки, поезда, самолеты! — говорила, продолжая всхлипывать, Людмила. — Может, назло Ивану я и хочу тут остаться!
— Что вы тут расходились? — вошла Настя.
— Да вот Людмила уезжать не хочет.
— Ну и в чем проблема, пусть живет, нам веселее будет, потом и школу срывать несподручно.
— Да вы что, сговорились? Я уже документы забрала, — рассердилась Надежда Павловна.
— Как забрала? — удивилась Люда. — Выходит, я просто удираю?
— Почему это ты «удираешь»? Все и так знали, что ты уедешь.
В комнату вошли Виктор и Яков.
— Какие проблемы? — с наигранной беспечностью, но с ноткой грусти в голосе спросил Виктор.
— Дочка уезжать не хочет, — сказала Надежда Павловна.
— Пусть себе живет, — совершенно спокойно сказал Виктор.
— И я им то же сказала, — вмешалась Настя.
— А что потом? — спросил Яков.
— Да ничего, закончит девятый класс весной и приедет к вам. Чего гнать коней? — убеждал Виктор.
Людмила, почувствовав поддержку, подошла к нему и повисла на шее.
— Ну вот, — продолжил Виктор Иванович, — кто же меня еще так обнимет, как не родная моя племянница! Может, мы ее и вообще себе оставим, а вы еще не так и стары, чтобы больше детей не иметь.
Всем стало и смешно, и грустно.
— А я вот сейчас к директору школы схожу, она тут рядом живет, и улажу все, — как бы заключила разговор Анастасия Макаровна.
— Может, так и надо сделать, там все равно ремонт квартиры будет, действительно, среди года срываться с учебы не стоит, — сказал Яков.
Людмила засияла. Чмокнув Анастасию Макаровну в щеку и набросив полушубок, она вылетела из комнаты.
— Куда это она? — недоумевала Надежда.
— Так куда же, если не к своей подружке. Дуся тут недалеко живет, с Алтая прошлым летом вернулась, в одном классе учатся, — сказала Настя.
— Между прочим, первая любовь Ивана, — добавил Виктор. — Не разлей вода были в детстве.
— Что было, то было. Она такая рыжая была, некрасивая, а Иван же, как картинка, а вот не могли друг без дружки. Когда уезжала, Иван даже плакал.
— Ага, рыжая, а глянь теперь — какая красавица стала, прям Василиса Прекрасная, — почти серьезно сказал Виктор.
— Летит время, — как-то мечтательно и грустно произнесла Надежда.
— Ну что, я схожу к директрисе? — спросила Настя.
Взяв документы, она вышла.
