одногодки: он старше меня года на три, вместе гуляли, бегали.
— Все так, но сестренки Раисы у нас не было, — проговорил Яков.
— Ты не совсем прав, — вмешался Виктор, — была у нас сестра! Только я никак не вспомню, как ее звали. Они и ушли вместе с Сергеем, уж больно он за нее боялся, чтобы с голоду не померла. А вот имени ее не помню.
Автобус, переваливаясь на ухабах безобразной смоленской дороги, почти плача, медленно увозил обоих братьев с новоявленными родственниками в болотный, заброшенный край.
Через километров тридцать они свернули на еще худшую дорогу и, проехав через огромный лесной массив, выползли, наконец, на громадную долину, где располагалось село Антониновка. Там и жили все Сердюченко.
— Многое видел, но чтобы так люди жили… — покачал головой Яков, когда они с Виктором осматривали двор. — Вот дыра так дыра, нам с тобой такое и не снилось. И это в центре России! Вот тебе и «Целина», и «Малая земля», и вся эта галиматья, писанная «великим писателем».
Со всей деревни стали сходиться люди, одетые в телогрейки и резиновые сапоги. К вечеру потянул прохладный сырой ветерок и волей-неволей надо было одеться потеплее. Конец августа, а так прохладно вечером!
Люди приходили и уходили, что-то приносили и уносили. Сыновья и дочь Сергея выставили на длинный, поставленный прямо во дворе, стол, видимо, все, что у них было, а чего не хватало, несли соседи: ведь собирался почти весь этот затерявшийся в болотах хуторок. Свирепствовали комары и мошки, народ отмахивался, кто, чем мог.
Изба была также деревянная, как говорят, — «с головы до ног». Младший сын Виктор показывал хозяйство:
— Вот кормилица-корова, без нее нам хана была бы; вот свинья с выводком — к зиме хрюшку зарежем, оставим трех поросят, куры есть, десять штук, петух, шесть гусей и все. Раньше запрещали держать, а сейчас нечем кормить.
— А зерно откуда?
— Рожь своя, ячмень, еще сажаем иногда просо, картошка родит плохо, вода рядом, фруктовые деревья чахнут и погибают. Вода на вкус солоноватая, но мы привыкли.
— Мы видели очень много сухого леса. Почему его не убирают? — спросил Виктор.
— А кто ж его убирать-то будет? От нашего села до другого километров пятнадцать и все лес и лес — тут грибов море, ягод.
— Да, гибнет Россия. Надо было сюда бросать народ, дороги строить, болота осушать, край облагораживать. А они — «целина»!
— Виктор, Яков, пойдемте — люди собрались, пора начинать, а то у нас электричества нет. Стемнеет — все по домам, — позвал их Сергей, старший, сын погибшего брата.
Народу собралось много. Только Сердюченко было человек двадцать. Сергей, Виктор с женами и детьми, Раиса с мужем и детьми, родители, их родственники. Пили самогон. Яков с Виктором раздали детям подарки, на стол выставили несколько бутылок водки и вина, палки четыре сухой колбасы, чему родственники удивились несказанно.
— Живут же люди! — изрек пожилой мужчина, сидевший напротив братьев. — Колбасу едят, а мы тут кроме ржаного хлеба, да самогона ничего не видим. А ведь Смоленский край был самый героический во время войны.
Пили много. Виктор Иванович украдкой наблюдал за племянницей Раисой: она была среднего роста, плотная, светловолосая, с крупным простецким лицом. Муж ее, худой и длинный, от первой же рюмки опьянел, правда, рюмок не было, а пили гранеными маленькими стаканчиками.
Виктор и Сергей — дети старшего брата — были очень похожи друг на друга: оба русоволосые, рослые, в отца. «Если бы встретились где, в жизнь бы не признали друг друга», подумал Яков. «Может, они и не родственники нам, что-то уж больно не похожи на нас».
А Виктор, наоборот, все больше и больше находил у новых родственников общих черт. Во-первых, рост: оба были под метр девяносто, глаза, нос, губы; вот только волосы светлые.
Раиса почти не разговаривала — или стеснялась, или, может, была такой по складу характера. У каждого из них свои избы, хотя сейчас остановились у Виктора. Два других дома были поменьше и стояли не в лучшем месте. Вся деревня срублена после войны на месте наполовину сгоревшей старой.
Жены братьев такие же, как все, — обыкновенные деревенские женщины.
— А врач в селе есть? — спросил Виктор.
— Еще чего, тут такие люди не задерживаются! Была медсестра — и та сбежала, — ответил Сергей.
— Надо своих посылать учиться.
— Вот наша и была, да замуж выскочила и уехала. Женихов-то у нас нет, вон гляди — вся наша молодежь, — и Сергей показал на нескольких девочек и мальчиков, висевших и сидевших на заборе. — Ничего у нас нет — ни радио, ни света. Был дизель — сломался, а запчастей нет, бегут молодые, кто куда. Мой в училище подался, другие — в район, в город куда-нибудь, только не тут.
— А школа?
— Школа есть, четыре класса, а потом на станцию. Зимой дети в школу не ходят — возить нечем, — вмешался пожилой мужчина.
Ели картошку в мундире с капустой. Хлеб черный, ржаной, белорусские драники да помидоры.
— Вот помидоры, — если в теплице — растут, а в грунте — нет: холодно по ночам бывает, — наконец, вымолвила Раиса. — Теплицы бы построить, а стекла нет, пленки нет — ничего нет, и магазина нет, да и денег нет.
Разговор получался грустный, но самогон и водка делали свое дело, и где-то рыкнула, вздохнула и сначала неуверенно, а потом все смелее и смелее залилась и застонала русская тальянка, то лихо и безудержно, то грустно и плаксиво. И развернулась русская душа, и заскрипели под ногами половицы, и взвизгнула, гикая, пожилая женщина, и зачастила, притопывая да покрикивая, заходила ходуном, заплясала почти обреченная деревня, и затянула широкую степную песню, хотя жили в глухом заболоченном лесу.
— Ох, ты, степь широкая! — начала Раиса. — Степь раздольная… — подхватили все.
— А что, Сергей Сергеевич, — обратился Виктор Иванович к старшему из племянников, — о лесах и болотах песен нет, что ли?
— Да я что-то кроме «Шумел сурово брянский лес…» и не слышал.
— А действительно! — подхватил племянник Виктор, — и живем здесь всю жизнь, а песен своих нет.
А песня лилась, переливалась, широкая и раздольная, и вдруг неестественно оборвалась. Темнело быстро, кто-то зажег «летучую мышь» и повесил на столб, но гости все, же стали быстро расходиться, и через несколько минут осталась только семья Сердюченко.
— Виктор Иванович, надо что-то сказать — ты у нас теперь самый старший.
Виктор встал.
— Яков предложил мне сказать что-нибудь, а мне говорить нечасто приходилось: шофер я всего- навсего, всю войну прошел шофером, а лишь год назад думал: вот умру один-одинешенек. Но появился вначале Яков, потом вот вы — смотрите, сколько теперь нас, мы же все Сердюченко, так нарекли нас родители, и слава Богу, что мы все же потихоньку собираемся. Осталась в неизвестности только одна наша сестра. Она родилась между мной и Яковом, ушла перед войной с Сергеем и куда делась — не знаю. А так вроде все становится на свои места.
— Извините, дядя Витя, — вмешалась Раиса. — Я много раз перечитывала письма, которые писал нам с войны папа, так вот там есть одно письмо, где он подробно описывает, где и как осталась Рая. Там даже ее особые приметы есть: родинки и еще что-то, сейчас найду это письмо, я знаю, где оно лежит…
И Раиса ушла в избу. Больше не пили, просто сидели и разговаривали, уже не стесняясь друг друга. Через несколько минут вернулась Рая с письмом и передала Виктору. Он посмотрел на исписанные листки и, ничего не видя без очков да еще при таком свете, сложил листки и спрятал в нагрудный карман.
Ветерок усилился и загудел в вековых соснах и елях. Стало еще холоднее и неуютнее. Низко
