Я слушаю папу и смотрю в окно, прижавшись лбом к стеклу. Тогда не так жарко.
Справа протекает Нил. Он уже без гранита. Берега его отлогие, заросшие кустиками травы. Затем Нил исчезает, мы переехали на другой берег. За окнами вагона мелькают деревни.
— Папа, ты говоришь, что египтяне строят новую жизнь, что Египет — богатая страна. А живут феллахи, как и при фараонах. И дома у них те же, и поля свои они обрабатывают, как и тысячи лет назад. Почему это?
Папа смотрит на меня внимательно, потом, улыбнувшись, спрашивает:
— Историю учил?
— Учил.
— А ну-ка скажи, кто первый завоевал Египет.
— Александр Македонский, — не задумываясь отвечаю я.
— Двойка, — говорит папа. — Сначала персы. Потом Александр Македонский. А дальше?
Папа не ждет, пока я вспомню, и говорит:
— Через триста лет пришли римляне. Их очень удивила высокая культура египтян, их каналы, пирамиды, дворцы. На смену Риму пришла Византия. В седьмом веке нашей эры Египет завоевали арабы. За девять с лишним столетий они смешались с египтянами. В 1517 году Египет захватили турки. А потом пришли французы и англичане.
Папа достал из чемодана карту, положил на стол и продолжил разговор:
— Долгое время не только Египет, вся Африка была колонией капиталистов. Вот посмотри, на какие куски она вся изрезана. И почти каждым таким куском владели чужеземцы. Франция, Англия, Испания, Бельгия… Все были здесь хозяевами. А африканцы — рабами. Последний английский колонизатор покинул Египет только в 1956 году. Думаешь, быстро можно залечить такие раны? Теперь ты понимаешь?
Может быть, первый раз в жизни я почувствовал, что такое колониализм, потому что увидел его последствия своими глазами.
Я смотрю на карту Африки и думаю, что она похожа на сердце человека. Изрезанное на куски сердце…
За окном зазеленело. Пошли сады, финиковые пальмы и невысокие, как наши молодые вишенки, апельсиновые деревья. За ними белеют на солнце крыши домов. Это уже новая деревня, новая жизнь.
Девочка, тоненькая, как тростинка, несет на голове кувшин с водой.
Стеной стоит кукуруза и сахарный тростник. Лег и качается в пыли на дороге ишак. На спине другого прикреплена большая корзина, и два мальчугана в длинных рубашках-галабиях что-то в нее насыпают. В канале плещутся голопузые малыши.
А дальше, за зеленой полосой, с одной и с другой стороны подступают к реке горы и пустыня. Справа — Ливийская, слева — Аравийская.
Радуга над Нилом
Мы приехали вечером. Нас встречали папины друзья: Иван Безручко из Еревана, Олег Герасимов из Москвы и Ибрагим Сава — асуанец. Они расспрашивали папу о Минске, о том, что там нового, как будто в нашем городе что-то должно было измениться. Мне кажется, что ничего не изменилось, а папа, обрадованный, как и они, встречей, все говорил:
— Дома выросли новые. Высоченные, словно пирамиды…
— Как у нас в Асуане, — сказал Ибрагим и рассмеялся. Потом добавил: — И как в Братске.
Он все время улыбался, Ибрагим, будто хотел похвалиться своими белыми, как чеснок, зубами. Взял в руки самый большой чемодан и никому его не отдавал, нес сам.
Папа живет недалеко от вокзала в многоэтажном доме, и мы пошли пешком.
Солнце уже не жгло, спряталось в пустыне, и только в том месте, где оно нырнуло в песок, на небе полыхало и словно дрожало в воздухе красное зарево.
— Завтра будет жарко, — подмигнул мне папа.
Я уже закалился, если можно так назвать привычку к жаре.
Папины друзья распрощались с нами, как только внесли в квартиру наши чемоданы.
— Отдыхайте, вы устали с дороги.
Мне не хотелось отдыхать, и я спросил у папы, откуда Ибрагим знает про Братск: читал, что ли?
Нет, он учился там, практику проходил на Братской ГЭС, чтобы потом строить свою плотину. Он часто вспоминает Братск, нашу страну. Более верного друга, чем он, трудно найти.
Мы приняли холодный душ и легли в постели. Тихо гудел конденшен. Я все не мог заснуть. Мне хотелось говорить про Асуан — город, благодаря которому я совершил сказочное путешествие в прошлое; про папиных друзей; про Нил, который почему-то обязательно нужно было укротить.
В Каире, в Луксоре и даже возле Александрии я всегда видел спокойный, широкий, полноводный Нил. И тут же вспомнил, как отец Абду, моего друга из Каира, крепко пожимал мне руку, которая еще ничего в жизни не сделала, благодарил за то, что мой папа строит Асуанскую плотину.
Я сказал об этом папе.
Он ответил мне не сразу. Я думал, что папа уже забыл о моем вопросе, хотел напомнить, что не сплю, что жду. Но папа заговорил сам:
— Нил — кормилец Египта. Ты сам видел: только возле него, возле воды, живут люди. Но Нил — коварный, своенравный, жестокий кормилец. Когда он разливался, выходил из берегов из-за тропических дождей, выпадавших не здесь, а значительно выше, где-то в верховьях реки, может, где-нибудь даже на экваторе, тогда вода мчалась с неудержимой силой. Она все сметала на своем пути: дома феллахов, людей, животных, посевы.
Люди не знали, что делать с рассвирепевшей рекой, как ее утихомирить, умилостивить. Они думали, что провинились перед рекой, поэтому она и бушует. Вот тогда и пришло жрецам в голову, что нужно задобрить Нил, принести ему жертву.
Давно это было, еще во времена фараонов. И в бурную, стремительную, мутную воду реки люди стали бросать самую красивую в стране девушку.
Этот обряд настолько вошел в жизнь, что в некотором роде сохранился даже и до наших дней. Теперь, когда Нил выходит из берегов, под крики людей, под звуки тамтамов, бросают в воду… красиво разрисованную куклу…
В комнате было темно.
— Ты спишь? — спросил он.
Я не ответил. Его рассказ произвел на меня такое впечатление, что я не хотел, не мог говорить. Я думал о том страшном времени, когда красавиц топили в реке. Перед моими глазами ожила страшная картина.
…На обоих берегах Нила стоят люди, много людей. Жрецы ведут за руки красивую девушку в белом длинном платье невесты, невесты Нила. На голове у нее — венок из цветов. Из глаз текут слезы. Старые жрецы с худыми темными лицами успокаивают ее, говорят, что она должна гордиться, ибо на нее пал выбор стать невестой самого бога Нила. И что будет она жить в роскоши в подводном царстве, в той, новой для нее жизни. И, возможно, она и вправду успокаивалась. А может, и нет. Потом играли на флейтах, свистели на дудках, пальцы музыкантов выстукивали на тамтамах, люди распевали дикие песни. Тут же присутствовал фараон. Красавицу брали за руки, раскачивали и… бросали в реку.
Захлебываясь в воде, она понимала, что тонет. И не сопротивлялась. А вода несла ее и несла вдоль берегов, мимо людей, кричавших и прыгавших от радости, мимо жизни. И долго еще людской гомон стоял над Нилом…
И так каждый год. Новый разлив реки — новая жертва. Да и не в одном месте, а повсюду, по всему течению Нила.
Я думал о страшной той жизни, о дикости и темноте людей. И еще — что это никогда больше не повториться. Люди наконец утихомирили могучий Нил, построили плотину…
Утром мы ехали на плотину, ехали в автобусе, который вез рабочих-строителей. Мой замечательный
