случае поднимет тариф — так ведь не каждый задумывается о страховке даже от несчастного случая.
Чисто коммерческая деятельность государства тоже вряд ли устранима. Так, интервенции на зерновом рынке — едва ли не единственный способ стабилизации его конъюнктуры на фоне естественных природных колебаний урожайности: любой коммерческий субъект старается использовать неустойчивость в своих интересах, и мировой опыт давно доказал недостаточность фьючерсных контрактов для снятия раскачки — не говоря уж о выравнивании — столь масштабного рынка, как продовольственный. Да и по многим иным видам сырья соображения в пользу государственной собственности на недра ничуть не менее почтенны, нежели в пользу частного владения полезными ископаемыми.
Но допустим, мы — то ли ради чистоты теории, то ли в надежде на экономические выгоды ничем не ограниченной конкуренции — ухитримся действительно искоренить всякое государственное вмешательство в экономическую жизнь. Правда, для этого придётся скорее всего вовсе отказаться от государства. Ведь экономика неотделима от всех прочих сторон жизни.
Скажем, библиотеки и филармонии посягают на священное право перекупщиков рукописей получать сверхприбыль от продажи каждого экземпляра книги и звукозаписи отдельному владельцу (а в идеале — даже от каждого отдельного прочтения и прослушивания[220]). Значит, государственное финансирование этих очагов культуры ущемляет интересы сих почтенных хозяйствующих субъектов и должно быть прекращено ради незапятнанности либертарианской святыни.
Подобные мелочи мало беспокоят квалифицированных теоретиков — например, гениев австрийской экономической школы. Закроем музеи. Сделаем платным (в крайнем случае — через механизм долгосрочных кредитов, уже используемый на Западе) всё образование. Передадим полицейские функции частным агентствам: в Соединённых Государствах Америки даже государственные полиции разделены между местными властями — от субъекта федерации до городского района — и весьма неохотно делятся информацией о преступлениях и преступниках (хоть между собой, хоть с Федеральным бюро расследований), так что там от введения коммерческой тайны в сфере охраны правопорядка мало что изменится. Заведём наёмную армию (очень удобную в агрессии против заведомо слабого соседа, но для обороны заведомо непригодную). Заменим пенсионное и медицинское обеспечение, пожарный и санитарный надзор бдительностью и щедростью страховых компаний. Словом, приведём практику в соответствие с теорией. И посмотрим, как теория нас за это похвалит.
Впрочем, можно обойтись и без теории — ограничиться доступным опытом.
Легендарная российская семибанкирщина — следствие не только жесточайшего противостояния власти Бориса Николаевича Ельцина с оппозицией Геннадия Андреевича Зюганова, но и слабости власти самой по себе. Если бы Ельцин надеялся выиграть президентские выборы 1996-го без массированной поддержки средств массовой информации (или если бы эти средства не имели коммерчески выгодной возможности в 1995-м втаптывать его рейтинг ниже плинтуса), Чубайс не затеял бы передачу влиятельным бизнесменам крупных кусков государственной собственности на условиях, гарантирующих её изъятие в случае победы Зюганова, дабы новые владельцы подпёрли фигуру действующего президента всеми своими деньгами и журналистами.
Знаменитейший из семёрки — Михаил Борисович Ходорковский — в целом прав, утверждая: основная доля его экономии на налогах протекла через щели действовавшего закона. Но деликатно умалчивает: щели прорублены депутатами, взятыми на содержание им и его фирмой.
Более того, в преддверии парламентских выборов 2003-го Ходорковский скупал уже не отдельных политиков, а целые партии. Если бы его не арестовали на основании еще уцелевшей части законов — в скором будущем никакое его деяние не было бы подсудным.
Михаил Борисович — далеко не первый покупатель законов. Так, в Соединённых Государствах Америки сразу после Гражданской войны 1861—65-го эта практика стала общепринятой и общеприемлемой нормой. И сопровождалась столь же безудержной, как у нас в 1990-е, монополизацией экономики. Что давало соответствующим бизнесам всё больше покупательной способности.
Американскую лавину остановили два ключевых закона — антимонопольный и о лоббировании. Первый закон изначально нацелен против профсоюзов, но президент (1901—09) Теодор Теодорович Рузвелт развернул его в сторону, противоположную намерениям авторов. Второй же требует от бизнеса и политиков публиковать все сведения о своих контактах, дабы избиратели сами решали, нужно ли им вновь голосовать бюллетенями за этих политиков и долларами за этот бизнес. Конечно, даже в этих рамках бизнес доселе контролирует основную часть американской политики. Но до беспредела 1890-х там уже далеко.
В России закон о лоббировании, разработанный по американскому образцу заблокирован прежде всего усилиями всё того же Ходорковского — и получил через коммерческие СМИ такую репутацию, что и по сей день никто не рискует компрометировать себя внесением в парламент новой его версии. Лично я бы уже за одно это отдал под суд и Михаила Борисовича, и многих журналистов, выступивших тогда по его указке.
Поборники Ходорковского несомненно правы, указывая: он вовсе не уникален — его коллеги в ту эпоху творили практически то же самое. О нём я пишу подробно просто потому, что именно его дела исследованы судом, а решения суда в свою очередь подробно разобраны специалистами.
И его пример, и вся отечественная и мировая практика неукоснительно показывают: как только власть уходит из бизнеса, он сам становится властью. И, как правило, заметно более диктаторской. А потому в интересах рядовых граждан — включая мелкий и средний бизнес, чьи представители не могут в одиночку покупать целые партии — не слабая или изолированная от экономики власть, а равномощная крупному бизнесу и умеющая ему противостоять. Чтобы эти две главные силы, формирующие структуру общества в целом, взаимно удерживали друг друга от прогулок по нашим головам.
Убийственная защита[221](*)
Шестую заповедь Моисея — «не убий» — зачастую считают абсолютной. В частности, ею обосновывают отмену смертной казни.
Я против казни: даже самые надёжные и многоступенчатые судебные системы не застрахованы от ошибок, а смерть пока не поддаётся кассации. Но Моисей тут ни при чём. В еврейском, как и в русском, убийство и казнь — слова разные. Более того, сам же Моисей не только благословил завоевание Святой Земли, но и довольно подробно расписал различные виды казней, предписанные его последователям, и основания их применения.
Впрочем, желающих быть святее папы римского хватало и до Рима, и даже до Моисея. Зелёные призывают распространить заповедь на животных. Для начала хотя бы отказаться от кожаной обуви и одежды, не говоря уж о натуральном мехе. А там и от животной пищи избавиться. Рекламное табло на Пушкинской площади уже показывает ролик Всемирного фонда дикой природы, призывающий отказаться от икры ради спасения осетров.
Правда, по меньшей мере 9/10 нынешних осетров рождены не на естественных речных просторах. Хотя бы потому, что едва ли не все нерестовые реки давно зарегулированы или загрязнены десятки лет назад. Так, Волга перекрыта столькими плотинами, что до родных нерестилищ рыбам просто не добраться. Всевозможные каскадные рыбоходы и даже рыбные лифты эффективны разве что в воображении разработчиков. Вот и приходится прикаспийским странам содержать десятки рыбозаводов, где осетры не только выклёвываются из икринок, но и доращиваются до размера, уже непосильного большинству хищников. Удовольствие не из дешёвых. Но торговля икрой, приносимой осетрами после вольного морского выпаса, окупает все затраты.
А если икру отвергнут? Рыбозаводы придётся закрыть. Разведение осетров прекратится. И в скором будущем каспийское стадо исчезнет. Пожелание защитить биологический вид обернётся его полным истреблением.[222]
Сия напасть коснётся не одного осетра. Современные коровы, может быть, ещё способны прокормиться в вольной природе (если не помрут от мастита — мучения коровы, не выдоенной вовремя, трудно вообразить разве что добросердечным зелёным) — но уж от волков явно отвыкли защищаться (да и
