— Тише, тише, — говорили они.
Руфь не могла вымолвить ни слова. А значит, Йорген тоже не мог.
Дядя Арон пришел один. Он говорил тихо и погладил мать по щеке. Увидев на пальто красное пятно, он склонил голову и сказал: «Ай-яй-яй». Потом поднял мать и положил ее на тележку.
Дядя вез тележку, а девочки придерживали вывихнутую ногу. Все равно она подпрыгивала вместе с тележкой. Но мать больше не стонала.
Так они доставили ее домой и положили на диван в гостиной. О том, чтобы поднять ее наверх в спальню, не могло быть и речи. Эли отправили за тетей Руттой. Тетя пришла мрачнее тучи. Дверь в гостиную закрыли, дети не слышали, о чем там шел разговор.
Брит растопила плиту, а Эмиссар проводил дядю Арона домой. Эли шепнула Брит что-то, не предназначенное для ушей Руфи и Йоргена. Но Руфь все-таки услышала: «Наверное, мать рада, что все уже позади». В прошлом году она тоже была рада. Но тогда она успела дойти только до хлева. А пальто все равно старое и рваное.
Эмиссар почти не бывал дома, а когда приходил, тяжело вздыхал. Они понимали, что ему тяжело жить с такой женой, как их мать. И это невольно передавалось им. Ведь это была правда. Кто еще из женщин уходил в горы в обычный понедельник, подворачивал ногу и портил пальто.
Бабушка и Элсе Холмен делали то, с чем не справлялись Эли и Брит, и по долгу и в хлеву. «Хотя Элсе берет за свои услуги сущие пустяки, что-то ей все-таки надо платить», — сказал Эмиссар. И в этом он был прав. Он перечислил детям все, что они могли бы купить на те кроны, которые ему пришлось отдать Элсе Холмен. Но не в присутствии бабушки, дождался, когда она уйдет.
Через три дня мать встала с кровати. Однажды она выставила Эмиссара за дверь. Велела ему найти себе что-нибудь на стороне, как делают все мужчины. Он покружил по комнате, потом ушел. Но перед уходом пожелал мира этому «дому гнева».
Вечером Эли готовила к ужину бутерброды, и мать велела ей не отдавать последний бутерброд Эмиссару, когда тот вернется домой. «Все бутерброды нужно отдать детям», — прибавила она. Руфь поняла, что дело обстоит хуже, чем всегда. Еще и потому, что Эмиссар, вернувшись, подчинился этому. Он не возмутился, что на столе нет масла. Только отрезал себе кусочек сыра.
Все молчали. Все без исключения. Каждый занимался своим делом. С перекошенным лицом мать сказала:
— Все съел Бог. И не оставил Дагфинну Нессету на ужин ни капельки масла.
Эмиссар положил на тарелку недоеденный кусок хлеба. Потом сложил руки и стал молиться за них всех, называя каждого по имени. Закончив молитву, он снова принялся за еду.
Мать так крепко зажмурила глаза, что ее лицо стало похоже на выжатую половую тряпку. Но она ничего не сказала и ничего не сделала. Ей как будто не было дела до того, что надо накормить и напоить кур, что пора подоить коров и задать им корму. Она сидела, поставив ногу на скамеечку.
В одном Эмиссар оказался прав. Конечно, мать сошла с ума. Руфь заметила, что Эли и Брит тоже стыдно за мать.
Дядя Арон и тетя Рутта часто смеялись после своих ссор и перебранок. Смеялись и, совсем как бабушка, хлопали себя по ляжкам. Руфи хотелось, чтобы мать хотя бы улыбнулась, если уж она сидит вместе со всеми. Но нет, она не улыбалась, она даже не вязала, как другие женщины.
В тот день, когда мать, прихрамывая, стала ходить по дому, к Руфи снова вернулась зубная боль. Боль не утихала.
— Тебе надо поехать к зубному врачу! — устало сказала мать, которой надоело слушать ее стоны. И Руфь отправили в город без разрешения Эмиссара, потому что он был в городе на молельном собрании.
Мать объяснила Руфи, как найти врача. Как себя вести и говорить. Платить не надо, за это платит школа, ответственная за зубы учеников. «Слава Богу», — сказала мать. Но деньги на билет Руфь получила. Эли приготовила ей бутерброды в дорогу и бутылку молока, как будто она шла в школу.
Йорген заявил, что у него тоже болит зуб. Но мать не обратила внимания на его жалобу, и он остался дома. Поднявшись на борт парохода, курсировавшего между островами и Материком, Руфь вспомнила, что прежде никогда не ездила на Материк одна.
У зубного врача пахло больницей, но дырки в зубе Руфи не нашел. Глядя на нее с улыбкой, он сказал, что у нее безупречные зубы. Не успел он произнести эти слова, как боль прошла, будто ее и не было. Будто перед Руфью стоял не врач, а сам Иисус Христос в белом халате, который простер руку и сказал: «Управляющая взяла на себя твою вину. Тебе все прощено. Иди и больше не греши, ты исцелена».
Руфь мысленно увидела Эмиссара, радостным голосом возгласившего: «Аллилуйя!» — потому что у нее были белые зубы, «омытые кровью агнца».
Зубной врач дал ей глянцевую картинку, изображавшую корзину с цветами, и сказал, чтобы она не забывала чистить зубы. Руфь не возражала, она взяла картинку, дважды сделала книксен и покинула больничный запах.
Дома на Материке стояли тесно и скрывали друг друга. Руфь направилась прямиком к книжной лавке, откуда школа получала и мелки, и учебники.
Не успела она прикоснуться к ручке двери, как залился дверной колокольчик и долго не умолкал. От его звона у Руфи начался приступ кашля, она робко подошла к прилавку, не смея смотреть по сторонам.
Ей казалось, что сейчас все полки обрушатся на нее. Словно им все известно. Словно Управляющая посвятила их в суть дела. В лавке так сильно пахло мелками, клеем и книгами, что у Руфи заслезились глаза. И еще тут было слишком светло. Невыносимо светло.
Сперва все полки слились в одну. Потом они стали видны отчетливо и ничего опасного в них не оказалось. Корешки книг, бумага, карандаши, папки, шкатулочки со всякими секретами, рулоны с неизвестным содержимым. И потоки цвета. Руфь не могла отличить один цвет от другого, они летели к ней как радуги.
Поморгав несколько раз, Руфь заметила за прилавком существо, похожее на куропатку. Куропатка сидела и вязала что-то красное. Руфь подошла к ней.
— Добрый день! Храни вас Бог! — сказала она. — Я бы хотела купить цветные мелки.
Куропатка чуть улыбнулась и отложила вязание. Оно лежало на стуле и пылало ярким цветом. Потом она спросила, какие мелки нужны Руфи.
Руфь сняла ранец, достала коробку из-под табака, в которой хранила деньги, и тут же на прилавке медленно пересчитала, что у нее было. Деньги на обратный билет были положены в карман.
Куропатка разложила на прилавке акварель, мелки, цветные карандаши и сказала, что сколько стоит. Руфь осторожно открыла акварель и посмотрела на краски. К счастью, в магазин вошел старик с мрачным лицом и тростью и на какое-то время завладел вниманием Куропатки.
Руфь не могла решиться. Она подносила коробки к носу одну за другой. Нюхала. Мелки, акварель, цветные карандаши. Кисловатый запах сепаратора Управляющей. Откуда он тут?
Куропатка вернулась к прилавку, выбила в кассе чек на книгу, которую выбрал старик, и сказала: «Спасибо». Прихрамывая, старик вышел из магазина, колокольчик залился как сумасшедший.
— Ну, как тут у нас дела? — улыбаясь, спросила Куропатка.
Руфь показала на коробку с акварелью «Бьерке» и на коробку с мелками. Куропатка быстро подсчитала, оказалось, что это стоит на двадцать пять эре больше, чем было у Руфи. Руфь судорожно глотнула.
— А нельзя вынуть отсюда белый и коричневый мелки?
Куропатка отрицательно покачала головой.
Не переводя дыхания, Руфь предложила нарисовать рисунок, который они могли бы использовать в лотерее. Куропатка улыбнулась, но снова отрицательно покачала головой.
На верное, здесь, на Материке, не было принято устраивать лотереи.
В конце концов Куропатка открыла дверь и позвала кого-то из глубины помещения. Оттуда явился
