– В новом году, – пожелал он роте, – усильте свои успехи в учебе и дисциплине. А сейчас можете весело праздновать.
– Чего праздновать? – спросил Синяков. – Выпить дадут?
– Я дам тебе выпить, – сказал лейтенант Витьке. – Кусок хозяйственного мыла разведу в самом большом ведре с водой – и можешь пить, сколько душа твоя примет…
Время шло к двенадцати, но старшина Росомаха сегодня не рычал, чтобы юнги расползались по нарам. По радио передавали новогоднюю речь Калинина. Савка вышел в тамбур, взял лыжи покороче и прямо с горушки нырнул в ночной лес. Ему хотелось побыть одному, чтобы домечтать обо всем, что еще не исполнилось в жизни и, кажется, не скоро исполнится.
Савка чересчур размечтался и на крутом спуске врезался в ствол сосны. Еще не опомнился, глядя на яркую россыпь звезд над собою, как рядом с ним просвистели чьи-то лыжи и тень человека воткнула в глубокий снег палки.
– Вставай, пентюх, – сказал ему Джек Баранов.
– Это ты? Чего ты здесь?
– Да увидел, что ты ушел, тоже стал на лыжи и побежал за тобой. Ночь… лес… мороз… Мало ли что может случиться!
Так закончилась эта новогодняя ночь, и когда юнги вернулись в кубрик, рота жила уже в году следующем, а Росомаха рычал так же, как и в прошлом году:
– Задрай все пробоины, какие имеешь… Спать, спать!
Утром Росомаха тащил со спящих одеяла:
– Раздрай глаза, кончай пухнуть… Эй, с Новым годом тебя!
Еще босой, старшина прибавил в репродукторе громкость, и кубрик заполнил голос московского диктора. Совинформбюро сообщало о провале гитлеровских планов под Сталинградом: уже разгромлено полностью тридцать шесть дивизий противника, из их числа шесть танковых полегли в степях крупповскими костьми. В конце сводки диктор сказал: вступила в строй третья очередь Московского метрополитена.
– Здорово! – торжествовали москвичи. – Москва-то строится…
Савка, стеля койку, спросил Баранова:
– Джек, тебе в Москву хочется?
– А чего я там не видел, кроме Клавочки? Москва от меня не убежит. Главное сейчас – подводные лодки. Без них мне – труба!..
Год начался великолепно; что ни день, то новое сообщение: второго января отбиты у врага Великие Луки, третьего – Моздок, четвертого – Нальчик, а пятого – взяли Цымлянскую и Прохладный. Шестого января в кубрик ворвался до предела взволнованный Игорь Московский:
– Слушайте, братцы! Я сейчас такое узнал, что даже сомневаюсь – верить или не верить?
– А что опять случилось?
Старшой класса пожался в дверях:
– Да ведь скажу вам, так вы меня поколотите.
– Выкладывай, что унюхал. Примем с миром.
– Погоны у нас вводят… Погоны!
Долго молчали, потом Артюхов сказал Игорю:
– Перекрестись, бобик… Какие еще там погоны?
– Ей-ей. Слышал, как лейтенант говорил об этом.
Джек Баранов был явно растерян – даже поглупел:
– Да как же так? В кино, бывало, конники кричали: «Бей белопогонников!» А теперь… Ничего не понимаю.
Финикин тоже не отказался от дискуссии:
– Так то белые, а нам нашьют красные.
На него заорали изо всех углов:
– Иди ты! Какие красные… на флоте-то!
– Это не пойдет! Уж тогда синие… или белые.
Посидели и подумали. Коля Поскочин сказал:
– Не знаю, как вам, а мне это нравится. Честно скажу, все у нас есть, а вот на плечах всегда чего-то не хватало.
– Вообще-то, конечно, правильно, – поддержал его Артюхов. – Разве можно представить себе Нахимова или Макарова без погон? Вон развешаны у нас по кубрику их портреты… Что тут позорного? Все армии мира носят погоны, и нам, русским, они тоже к лицу!
Скоро им зачитали приказ: для поднятия воинской дисциплины и выправки, ради большей авторитетности советского воина в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР ввести ношение погонных знаков отличия. «Надевая традиционное отличие – погоны в дни великих победоносных боев против полчищ немецких захватчиков, Красная Армия и Военно-Морской Флот тем самым подчеркивают, что они являются преемниками и продолжателями славных дел русской армии и флота, чьи подвиги нашли признание всего мира…»
– Вопросы есть? – спросил Кравцов, закончив чтение.
Был ясный морозный денек, вовсю наяривало солнце.
– Есть! Когда наденем погоны?
– Без погон не останетесь. Что положено, то положено.
– А что напишут на юнговских погонах?
– Тоже не советую волноваться: что-нибудь придумают.
– Какие там погоны! Нам еще и ленточек не выдали…
– Ты же в шапке стоишь, – отвечал Кравцов. – Зачем тебе на ушанку ленточка? Подожди лета, а сейчас не теряй хладнокровия… Товарищи юнги, – призвал роту лейтенант, – прошу ответить на этот указ новым подъемом в учебе и особенно – в дисциплине…
Только все разошлись, как из тамбура раздался голос:
– Идите скорее смотреть! Там боцмана насмерть бьются.
Все кинулись в землянку боцманов, над входом в которую висела броская надпись: «ЛУЧШИЙ КУБРИК ПО ПОКАЗАТЕЛЯМ ПОРЯДКА И ДИСЦИПЛИНЫ». Словно подтверждая эту широковещательную вывеску, Мишка Здыбнев давал прикурить Витьке Синякову. Парни они оба здоровущие, кулаки у них крепкие – по кубрику летали лавки, кровать старшины грохнулась в сторону… Бились!
Один боцман держал кошку, чтобы кисоньку в драке не помяли.
– За что они так? – спросил его Савка.
– Точно и сам не знаю, – ответил тот, гладя кошку. – Но оба они курящие. Думаю, не из-за махры ли сцепились?
Два парня бились зверски – кулаки их работали, словно шатуны в паровой машине. Хрясть да хрясть! Кто-то из юнг кричал:
– Эй, не пора ли кончать? Побаловались – и хватит!
Другие на это возражали:
– Погоди ты! Пускай Витьке хотя бы нокдаун сделают…
Обрушив вешалку с шинелями, Синяков треснулся на идеально чистую «палубу», пахнущую мылом, содой и хвоей. Здыбнев сказал:
– Ну, как? Получил свое?
Прибежал командир роты, и драка кончилась.
– Ведь только что, минуту назад, я говорил о дисциплине. Здыбнев, как не стыдно? Отличник и старшой… За что бил Синякова?
– Он знает, за что ему дали, – ответил Мишка лейтенанту.
Синяков выбрался из груды шинелей, потрогал разбитую губу.
– За что тебя избил юнга Здыбнев?
– Не знаю, – хмуро буркнул Витька. – Нотами не обменивались.
Явился боцманский старшина, и Кравцов наказал ему:
– Готовь документы в кремль… отправим на гауптвахту!
