В одно дыхание

А. Разве я не могу по-хорошему поинтересоваться у врача здоровьем хорошего друга, дабы, скажем, облегчить его страдания дефицитным лекарством из Москвы? Теперь — все. Да. Объяснение. Я-то, видишь ли, хорошо запомнил вечер двенадцатого января тридцать шестого года. Это не прощается. Жизнь с плевком твоим в душе прожил. Вот и разделал тебя под орех. Наилучшим способом. А сейчас — позвонил, узнал в горисполкоме твой день и часы приемные, специально прилетел. Ну, отдохнул заодно пару дней — можешь справиться в «Приморской» о моем счете. И встретил тебя — как хотел, нечаянно. Выслушал сначала твою собственную версию счастливой жизни. Ха-ха-ха! Удачник… Приехал пенсионер доживать старость в домик с садиком, так и тут скоро скапустится.

Б. Да что хоть было в тот чертов вечер? А. Вот вспоминай и мучься. Б. (последняя вспышка сил). А меня ведь еще хватит на то, чтобы сейчас избить тебя.

А. Фу. Несолидно. Два старых человека. Меня ведь хватит еще на то, чтобы отравить тебе последний год существования. Излишки площади, излишки участка, заявление в милицию об избиении, письмо из Москвы — и никто тебя здесь не защитит. Все. Свободен.

Б. (не находит ничего крепче театральной формулы). Будь ты проклят.

А. (ласково и недобро). Не волнуйся. А то еще вмажешься куда на своей жестянке, ГАИ — а ты пил, откупаться, ремонт…

Некоторое время молча, неподвижно, смотрят друг на друга.

Причем сейчас

Багулин — старик за семьдесят, очень усталый, одетый со смешной и жалкой претензией.

Арсентий — собранный, жесткий, полный того, что принято называть нервной энергией. Строен, худощав, дорогие вещи сидят на нем свободно и небрежно.

Багулин поднимается и уходит, и хотя идет он сравнительно нормальной походкой, но кажется, что он горбится и шаркает ногами.

Уже темно. За стеклянной стеной в густой сини — мигающие огни самолетов. Зажигается свет.

Арсентий смотрит вслед Багулину, достает носовой платок, отирает лицо и шею — и словно это был фокус с волшебным платком — неуловимо преображается в того старика, каким и был в начале встречи.

А. (внимательно оглядывает стол, считает в уме, достает бумажник, считает деньги. Облегченно). Хватает. Так

и думал. Придется ехать общим. Ладно, меньше двух

суток… (Говорит с собой негромко и спокойно, как человек, давно привыкший к одиночеству.) Вот уж поистине — старческое безделье и маразм… Но крепко я его

придавил. Крепко… Всему вроде поверил, а!.. А что — я

весной месяц этим развлекался: все сходится… людей

половина уже перемерла, — и при желании не опровергнет. С женой даже если — Лешка подтвердит… не-ет,

психологически я тебя прищучил, Багулин. И диагнозу

своему ты теперь до конца никогда не поверишь… нехай тебя покрючит. Закуривает, закашливается, разгоняет дым рукой.

Кхе! Кх-хе!.. Да. А ведь — боялся я тебя всегда, Багулин. И сейчас — тоже… побаиваюсь. Ты — сильней… крупней, так сказать. И ничего — ничего мне было с тобой не сделать. Не убивать же, в самом деле.

Вот — сыграл наверняка. Без малейшего риска, друг мой. И разрушил изрядно всю твою жизнь, не правда ли? Не более чем сменой точки зрения.

Смешная жизнь — уничтожается сменой точки отсчета, а!..

А ведь даже пощечину дать тебе не посмел… Так и прожил с фигой в кармане. И под конец эту фигу показал. Ничтожество… А ты — да, так или иначе ты величина. Или — мнимая величина, если я тебя так?

Но ты не помнишь… Что же — тот вечер в итоге обошелся тебе дорого. Вспоминай! (Хихикает.) Это было не двенадцатого января, а шестого марта, ты можешь вспоминать долго!..

Ох, паспорт менять обратно… Ну вот же засела заноза у старого обалдуя! Десять рублей… а пенсия двадцать четвертого. Ну… не помирать же под чужой фамилией. Поиздержался я, поиздержался… У Лешки одолжу, посмеемся в субботу над этой комедией!.. (Проходящей официантке): счет, пожалуйста.

Бог войны

Учения с треском заваливались.

Начать с того, что полк подняли по тревоге неожиданно, причем в ночь с субботы на воскресенье. То есть все знали, что в дивизии ожидается проверка, новый командующий армией намерен провести полковые учения с боевыми стрельбами, но было достоверно известно, что поднимут соседний полк, всегда использующийся в подобных случаях: полностью укомплектованный, выдрессированный, отличный, — п о к а з н о й. Там отменили увольнения, кое-кому задержали отпуска; к отбою офицеры пришли в казармы с уложенными чемоданчиками, в артпарке сняли с консервации тягачи, танкисты прогрели моторы, проверили заправку баков, — все были в напряжении, наготове, ждали только звонка из штаба, чтоб, перекрывая отличные нормативы, вытянуться в район сосредоточения и приступить к выполнению задачи.

А здесь царило спокойствие: благодушно причастились к радостям субботнего дня, предвкушая, как новый командующий даст прикурить соседям. И в половине первого ночи грянул гром.

Время было расчетливо выбрано самое неудачное. Дежурный завершил обход караулов, стянул сапоги, накрылся старой шинелью и заснул, велев будить себя в шесть. Помощник, лейтенант-двухгодичник из младших научных сотрудников туманных наук, врубил в полгромкости транзистор, сел поустойчивей в креслице перед окошком и раскрыл роман. Дежурный по парку, немолодой прапорщик, сел за стол с приятелем, другим немолодым прапорщиком, они разложили закуску и налили по второй. Старослужащие же солдаты мелкими группами покинули расположение части — выражаясь разговорным языком, свалили в самоход: в пяти километрах, за озером, имелось село, а в селе том имелись девушки, с каковыми у них была налажена прочная солдатская дружба: иные, как водится, обещали жениться, а многим этого и не требовалось: теплый июль, крепкий самогон, практическое отсутствие конкурентов в селе и могучий нежный пыл двадцати лет делал их желанными гостями без всяких обещаний и планов на будущее: жизнь- то свое требует и берет.

Офицеры, как известно, тоже не монахи, и вдобавок среди них нашлись любители рыбной ловли. А если ночью вдруг плохо ловится рыба, то нигде не сказано, что ловля рыбы есть единственное и обязательное занятие на рыбалке.

Короче, приятно расслабились. Все настраивало личный состав полка на лад исключительно мирный и лирический: ласковая ночь, блеск звезд, томительный аромат травокоса, завтрашнее воскресенье и усиливающее радость от всех этих благ сознание того, что соседям будет сейчас не до красот и удовольствий, вздрючат в хвост и в гриву, в мыло и пот.

В ноль часов двадцать девять минут командующий вылез из газика в полусотне метров от безмолвного КПП с прожектором над закрытыми воротами. Махнул короткой колонне гасить фары, кинул в зубы сигарету из серебряного портсигара, усмехнулся свите: «Ну, посмотрим без дураков, что тут у вас делается. Чего стоят эти разгильдяи». И с безжалостным любопытством прислушался к тишине за