Но тут вмешался Карл. Он знал, что начальством мне запрещено затевать ссоры с представителями балканских стран.
— Барон ван Веель подарит вам локон этих волос, — пьяным голосом заявил он. — Сувенир о своем рандеву с Мата Хари. Не правда ли, Франц?
— Сделайте одолжение, любезный барон, — насмешливо отозвался румын. — Желаю вам удачи там, где потерпели фиаско не только потерявшие голову школьники, но и лучшие кавалеры Вены.
Это был вызов всем нам. Карл ставил на коня из чужой конюшни, пренебрегая местными жеребцами. Кроме того, была затронута моя честь.
Признаюсь, в вопросах чести я чрезвычайно щепетилен и опасался, что кто-то может простить меня, если я не стану поднимать брошенной перчатки потому лишь, что голландец. Хочу я этого или нет, предстояло совратить приезжую танцовщицу. Чем дольше я размышлял, тем больше меня занимала эта идея. Безумием было бы полагаться лишь на личное обаяние: ведь венские гастроли Мата Хари продлятся всего три дня. Можно занять денег и попытаться задобрить ее своей щедростью, но если из этого ничего не получится?..
В конце концов я стал полагаться не на разумный план, а на вдохновение и написал своему шефу германской секретной службы. Ведь, судя по словам окружающих, дамочка хороша собой, любит деньги и путешествует с голландским паспортом. Я решил выяснить (не без трепета, поскольку Гельмут Краузе не любит дурацких вопросов), не будет ли какая-то польза от моей землячки.
Господин, которого я назвал «дядей Гельмутом», ответил незамедлительно. Я поразился собственной удаче и тому, сколь разветвлена наша агентурная сеть. Выяснилось, что на Мата Хари заведено досье. Мелкий парижский агент по фамилии Хоффер в свое время обратил на нее внимание и сообщил о ней нужные сведения. Помимо всего прочего я узнал, что она неравнодушна к мундирам, а уменьшительное имя ее — Герши. И у нее есть ахиллесова пята — дочь, живущая в Голландии. По словам «дяди Гельмута», мне следовало принять все меры предосторожности, но непременно разузнать, каковы ее слабости и пристрастия.
После того как я получил это письмо, у меня словно выросли крылья. Когда мы встретились вечером в баре «Бристоля» с Карлом, официантка Вильгельмина заметила, что барон ван Веель, должно быть, влюбился.
— Нет, но скоро влюбится, — заверил ее Карл. — Завтра вечером. Я уже договорился.
За эту мысль ухватилась Гретль, единственная кокотка в Вене. Поскольку зарабатывать на жизнь древнейшей профессией стало чрезвычайно сложно из-за бесплатной конкуренции, она стала гидом, философом и другом.
— Ты хочешь сосватать этого голландского дипломата? Уж не за свою ли кузину или сестру? — поинтересовалась она у Карла.
— Нет, не за мою, а за твою сестру, — ответил тот.
— Если ищешь незанятое сердечко, красавчик, — подмигнула мне Гретль, — почему бы тебе вместо моей сестры не заняться мной?
Мы с Карлом были приглашены на бал, который давал в тот вечер эрцгерцог Фридрих, и оба надели парадные мундиры. Когда мы уходили из бара, направляясь на дело государственной важности, девушки так и вились вокруг нас. Карл был очень доволен, поскольку дама его сердца находилась среди Grafinen, и он тотчас направился к ней, чтобы пригласить свою избранницу на танец.
Что касается меня, я не стал терять времени на пустые развлечения, а занялся служебными обязанностями. Мне удалось побеседовать с усталым поседевшим Эренталем, благодаря которому Вена перестала быть служанкой Берлина. Мое донесение в Берлин о встрече с этим деятелем будет весьма полезным, хотя у этого типа нелегко что-то выведать. Затем постарался понравиться могущественным вдовам.
А они — мне.
Взяв стул, я пододвинулся к дивану, на котором восседали три дряхлые Prinzessinen[73] в сбитых набекрень тиарах и с длинными сигарами в зубах. Одна из них была не кто иная, как Паулина Меттерних, задававшая тон парижскому обществу в эпоху Второй Империи. Чаровницы.
Известно ли вам, что я еще никогда не терпел поражения, атакуя сердца старых и безобразных женщин? Их смиренность действует на меня возбуждающе. Думаю, что жиголо, которые пашут заброшенные нивы за плату, более достойны зависти, чем презрения. Красота не однажды выводила меня из себя, делая импотентом. И хотя я жестоко мстил красавице за минутную слабость, я не мог ее простить. Я утешался мыслью, что она умрет и превратится в безобразный труп. «Человек, яко трава, дни его, яко цвет сельный тако оцветет».
Красавица в расцвете лет может себе позволить отвергнуть любовь и страсть, которую сама же и возбудила. К чему мне волочиться за модной красоткой, не успевшей увянуть?
В ту ночь меня преследовали любовные кошмары, и когда я проснулся, то убедился, что простыни прилипли ко мне.
Доброе это или же дурное предзнаменование?
Мадам Мата Хари приехала за день до начала спектаклей, но друзей не принимала. Дверь ее номера охранял противный лысый француз по фамилии Лябог. Фрау Захер, к которой я обратился в отчаянии, не сумела ничего пообещать. Покачав головой с великолепной прической, она заявила, что ничем не может помочь, даже передать записку.
— La grippe, заявляет ее импрессарио, — объяснила фрау Захер.
«La grippe» может означать что угодно. В ту пору это было модным недугом. Во Франции его называли «немецкой инфлюэнцей», в Голландии — «испанкой». Если у вас была сильная простуда, расстройство желудка или иное заболевание, не вызывающее сочувствия, можно было сослаться на болезнь под непривычным названием «грипп». «Возможно, у мадам месячные», — подумал я. Я знал, что у танцовщиц этот период проходит весьма болезненно.
— Ну и не суйся к ней, дорогой, — посоветовал Карл. Он был одним из немногих, кто знал, что у меня слабая грудь. — Еще заразишься. Черт с ним, с моим пари. Давай лучше посмотрим, как она танцует.
На следующий день мы пошли на премьеру. Сидели в ложе. Она обратила на меня внимание — это точно. Дважды бросила на меня взгляд огромных глаз из-под длинных ресниц, взмахнув при этом волосами, доходившими до пояса. Я удовлетворенно провел ладонями по бокам, но «мартышка», сидевшая у меня на плече, предупредила, чтобы я не радовался заранее. Когда Мата Хари приседала с голой задницей перед статуей Шивы из папье-маше, наши глаза встретились. Вызов был брошен.
День спустя я послал ей записку, а вечером вместе с Карлом отправился к ней в гостиницу. У дверей нас встретил Лябог. Есть ли у нас приглашение? Нет, но…
— Ах, да. Барон ван Веель. Мы получили ваше письмо. Могу ли я просить вас об одолжении? Не тревожьте мадам воспоминаниями… — Наклонившись к моему уху, Лябог доверительно произнес на дурном немецком: — Ihre Kleine[74] в Голландии. Со дня на день мы отправляемся на Средний Восток. Это было бы весьма некстати.
Я решил оставить дипломатию и пойти в наступление.
— Леди Мак-Леод получила мое послание?
— Нет, видите ли. — На французский манер увиливая от ответа, месье Лябог принялся пожимать плечами. — Вы должны понять…
Глядя сверху вниз, я надменно проговорил:
— Сударь, у вас вошло в привычку вскрывать письма, адресованные лично леди Мак-Леод?
Карл растерянно смотрел то на француза, то на меня.
— Ну, конечно, нет, — смутился Лябог, — но она так близко принимает к сердцу все, что относится к ее дочери. Иногда мы получаем самые дикие письма и…
— Да как вы смеете!.. — рявкнул я и отпихнул его в сторону.
Облаченная в длинное платье, Мата Хари в живописной позе, с томным и усталым видом возлежала на кушетке. Карл направился прямо к ней, но я больно пнул его по щиколотке и отстранил от себя.
Среди ее гостей мы занимали отнюдь не первое место, и я не собирался дожидаться своей очереди, чтобы приложиться к ее руке и произнести несколько комплиментов. Я сидел в углу, где мы с Карлом пили
