Львиное Око

тишина.

Мата Хари встала во весь рост, не глядя на защитника. В своем вдовьем одеянии, с едва заметным гримом, который подчеркивал бледность лица, утратившего природную смуглость, она походила не столько на вавилонскую блудницу, сколько на обездоленную стареющую красавицу, прожившую тяжелую, но добродетельную жизнь. Лицо ее не изменило невозмутимого выражения.

— Могу ли я сделать краткое заявление? — спросила она с достоинством.

— Можете, мадам, — прокашлявшись, ответил Сомпру.

— Обращаясь к членам трибунала, — проговорила Мата Хари, — я снова подчеркиваю, что моя личная жизнь не имеет никакого отношения к обвинениям, которые вы мне предъявляете. Я не взываю к милосердию, я прошу беспристрастности. Я не француженка. Я подданная нейтрального государства. Я сохранила за собой право поддерживать наилучшие отношения со своими друзьями и не предавать ни одного из них. Я продолжаю оставаться космополиткой, хотя теперь это более не вызывает ни у кого сочувствия. Если я питаю глубокую симпатию к Франции, то это мое личное дело. Это все, что я хочу сказать. Поступайте, как вам будет угодно, но я знаю, что вы поступите по справедливости.

Взяв Мата Хари за руку, Клюнэ поднес ее к своим пересохшим губам.

Последнее заседание трибунала оказалось непродолжительным. И роковым для Мата Хари.

Подсудимая шествовала так, словно вышла прогуляться в парк в сопровождении двух кавалеров. На ней было муслиновое платье, прохладное и удобное, лицо в меру подрумянено. Из-под соломенной шляпки ниспадали завитки волос, в руке — сложенный зонтик. Казалось, Мата Хари рассчитывала выйти из здания суда на свободу и, раскрыв зонтик, спрятать лицо от палящих солнечных лучей.

У обвинителя, мэтра Морнэ, под глазами появились темные круги, лишь подчеркивавшие красивость его худощавого лица. С усталым видом он испросил у трибунала позволения задать подсудимой два вопроса.

— Только не тяните время, — приказал Сомпру.

— Ни в коем случае, сударь. Предоставляю это защите.

Сомпру нахмурился, услышав это язвительное замечание. Он по-прежнему симпатизировал влюбленному старому воину, который сидел рядом со своей по-летнему нарядной подзащитной, то сжимая, то разжимая увядшие пальцы.

— Мата Хари, — торопливо, словно желая угодить председательствующему, проговорил Морнэ, — вы заявляете, что не являетесь, не были и не желаете быть шпионкой, не так ли?

Герши наклонила шляпку.

— Однако вы признались, что предложили шпионить в пользу Франции?

— Да, сударь, предложила. Ради любви мы готовы пойти на многое.

— Но вы не занимались подобного рода деятельностью?

— Меня терзали сомнения, я вам уже говорила. Но после того, как даже мистер Бэзиль Томсон, занимающий такой же пост, как и капитан Ляду во Франции, настоятельно посоветовал не делать этого…

— А чем же можно назвать вашу деятельность, когда вы сообщили капитану Ляду сведения о двух немецких субмаринах, доставлявших в марокканские порты контрабандное оружие?

— Ах! — Мата Хари тотчас насторожилась. — Помню, я слышала об этом от кого-то… и подумала, что такая информация может оказаться полезной.

— Она действительно оказалась полезной. В результате этой полезной информации погибло несколько офицеров и десятки матросов германского военно-морского флота. Погибли наши враги. Мы благодарим вас.

— Это ужасно, — охнула Мата Хари. — Какая ужасная смерть.

— Полагаю, вы получили эту информацию от кого-то из ваших друзей?

— Я не знаю, как мне это стало известно, — покраснела Мата Хари. — Не помню. На дипломатическом обеде или во время танцев в Версальском дворце. Там все говорят. Но если бы я и вспомнила, кто сообщил мне об этом, я бы вам не сказала. Возможно, он ни в чем не виноват, но его обвинят в преступлении только потому, что ему… стало случайно известно что-то. Невиновных людей так легко осудить!

— Благодарю вас. Это все. Мы не будем давить на вас. Субмарины на дне моря и больше не представляют для нас интереса. Но у меня есть еще один вопрос. Когда вы согласились работать на капитана Ляду, он дал вам список. Вы помните?

— Нет. Не помню. У меня такая дырявая память. Ни имена, ни даты, ни документы я не запоминаю. Помню только лица.

— Список, про который вы забыли, — продолжал Морнэ, — представлял собой очень важный документ. Так сказал вам и капитан Ляду. В нем было шесть имен и шесть адресов. Это были имена шести агентов в Брюсселе, с которыми вам следовало встретиться. Ведь это-то вы помните?

— Но я… я не поехала в Брюссель, — возразила Мата Хари. — Я ни с кем не встречалась.

— Пятеро из этих лиц ничего собой не представляли. Но шестой был очень важен для нас.

— Зачем же вы сообщили мне его имя, если подозревали меня? — закинув назад голову, спросила Мата Хари.

— Так вы помните этот список?

— Нет! Возможно, я его потеряла, а может, его никогда и не было у меня. — Понурив голову, подсудимая теребила в руках зонтик.

— А возможно, отослали его своим хозяевам, — отозвался Морнэ. От него пахнуло таким холодом, что Мата Хари отшатнулась. — Этот шестой человек был арестован в Брюсселе. И расстрелян. Немцами. И в смерти его повинны вы.

— Нет, нет. Мне ничего об этом неизвестно. Какая жалость! Может, кто-то нашел этот список? — Отчаяние ее было неподдельным.

— Может, вы отправили его дипломатической почтой противнику?

— Я не посылала! Я не способна на такое. Я только написала записку своей дочери…

— …В конце которой была приписка. Мата Хари. Донесение от Х-21, написанное симпатическими чернилами. Раз, два и готово, разве не так? И это письмо у нас в руках.

— Как вы посмели! — Глаза у Мата Хари стали огромными. — Вы не имели права нарушать дипломатическую неприкосновенность переписки. Это бесчестно. Кроме того, я этого не писала! Не писала…

Но она поняла непоправимость случившегося. Сжав кулачки, затянутые в белые ажурные перчатки, подсудимая схватилась за голову. Потом, словно ощутив нестерпимую боль, подалась всем корпусом вперед. Зонтик со стуком упал на пол. «Айии…» Но незнакомое восклицание тотчас же стихло.

— Следовательно, вы признаетесь, что убили по крайней мере одного француза!

Огромным усилием воли Мата Хари овладела собой. Подняв зонтик, она стиснула его в руке. Спустя мгновение даже улыбнулась.

— Простите. Я не понимаю. Мне ясно одно: погиб человек, оттого что кто-то что-то написал на моем письме. Это невыносимо. Я не знаю, что было сделано от моего имени. Я не стану ломать голову. И никогда никого не выдам, даже ради спасения своей жизни. Я отдаю себя в ваши руки. За всю свою жизнь я никогда, никогда не причинила никому вреда… преднамеренно.

Резко повернувшись к членам трибунала, Морнэ убийственным тоном произнес:

— Это не беспомощная женщина. Это алчное, жестокое существо. Это убийца! Артистка! Привлекательна ли она? Да, клянусь Господом! Ее чары — это то самое оружие, которое она направила против нас! Она предавала своих любовников за деньги. Тридцать тысяч и тридцать сребреников — вот какова ее цена. Предавала любую сторону, какую было выгодно продать.

Почувствовав опасность, она бежит в Испанию. Но там встречается не с русским или кем-то иным, а с офицером германской разведки, «достойным противником». Но и его она пытается предать ради собственного спасения, утверждая, будто тот оплачивал ее услуги путем обмана своего монарха и правительства. Нет, он заплатил ей для того, чтобы она вернулась во Францию и, используя свои чары, столь живописно обрисованные мэтром Клюнэ, стала работать на благо Германии.