произнес обвинитель.
Как и Клюнэ, генерал был ветераном войны 1870 года, настоящая развалина. Он с достоинством носил свой мундир и источал респектабельность. Он заявил, что перехваченные постом на Эйфелевой башне радиограммы противника проходят через его руки. Текст донесения из Испании в Берлин гласил, что Мата Хари, агенту Х-21, следует выплатить 15 000 песет.
— На ваше
— Наша чаровница впервые казалась озадаченной, — с удовлетворением сообщил Францу ван Веелю Бушардон. — Глаза у нее широко раскрылись и едва не вылезли из орбит.
— Неужели этот старый идиот Клюнэ не догадался спросить у генерала, каким образом ему удалось прочитать шифрованную радиограмму? Ведь, я полагаю, текст был зашифрован? — с небрежным видом поинтересовался ван Веель, пряча дрожащие руки в карманы.
— Нет, не догадался, — отозвался Бушардон. — Я совсем об этом не думал. Ты только никому не говори, mon vieux. Если бы мы «раскололи» шифр, который до сих пор используют немцы (а по-моему, так оно и произошло), мы скорее отпустили бы на все четыре стороны десяток немецких шпионов, чем признались в этом. Разве я не прав? Так что давай забудем, каким образом попал им в руки текст донесения. И ты, и я, — добавил он, заметно нервничая, и попросил Франца налить ему двойную порцию коньяку.
В ту минуту, когда Морнэ произнес эту драматическую фразу, Мата Хари, не в силах унять дрожь в руках, положила ладони на колени.
— Я не знала… это не так… вы же не говорили… Капитан фон Крон не мог…
— Это еще ничего не доказывает, — громко произнес адвокат Клюнэ. — Абсолютно ничего, — добавил он, но голос его дрожал.
— Он был моим любовником, — проговорила Мата Хари. Из широко раскрытых глаз ее падали слезы.
— Любовником, — повторил Клюнэ, протягивая ей флакон с нюхательной солью, но подсудимая отмахнулась от него.
— Господа, господа, будьте благородными людьми! Мы без ума были друг от друга. Если я люблю человека, мне безразлично, кто он. Должно быть, он был беден и поэтому тратил на меня казенные деньги, не уведомив меня об этом. Если бы я знала, я бы отказалась от них. Хотя какое это имеет значение? Любовь — такое редкое чувство, а правительства так богаты! Мы так чудесно проводили с ним время…
Из-за стола встал лейтенант де Форсье д'Амаваль. Голос его звучал решительно и властно. Этому аристократу были присущи тонкий интеллект и уверенность в себе. Если бы он не был убежден в виновности подсудимой, он никогда не поддержал бы остальных.
— Подполковник Сомпру, мэтр Морнэ, мэтр Клюнэ и вы, Мата Хари, позвольте мне вступиться в защиту достойного противника.
Поджав губы, Сомпру кивнул головой, а Клюнэ съежился.
— Я познакомился с капитаном первого ранга фон Кроном задолго до войны, — словно в раздумье продолжал Амаваль. — Он не милитарист, не подонок и не мошенник. Он настоящий джентльмен. Таких благородных людей среди немцев немного, но даже самые ярые патриоты должны признаться, что в германском императорском флоте подобного рода офицеры существуют. Они откровенно высказывались против развязывания неограниченной подводной войны, возмутившей весь цивилизованный мир и заставивший Соединенные Штаты выступить на нашей стороне. Всякий раз, когда это было в их силах, они спасали нашим союзникам жизнь и отказывались топить невооруженные суда без предупреждения. У меня нет сомнения в том, что фон Ягов и ему подобные способны залезть в казенный карман, чтобы заплатить женщине за ее услуги. Но капитан первого ранга фон Крон не таков!
— Благодарю вас, — произнесла Мата Хари, стиснув пальцы. — Благодарю вас, сударь, за то, что выступили в защиту моего друга.
Сомпру ударил деревянным молотком и сообщил:
— Объявляется перерыв до десяти часов утра завтрашнего дня.
Когда Мата Хари, вытирая слезы платком, горделивой походкой выходила из зала в сопровождении двух жандармов, присутствующие проводили ее взглядами.
Клюнэ обошел все закоулки и помещения, пытаясь узнать у членов трибунала, каково их мнение. Будут ли заслушаны свидетели защиты, прежде чем судьи придут к определенному выводу?
Уважая адвоката как ветерана, ему отвечали любезно. Бушардон признал, что еще неизвестно, как обернется дело. Но Шатерен заявил: «Жаль, mon vieux, но ее песенка спета».
— О нет! Прошу вас, не торопитесь, — умоляюще произнес Клюнэ.
— А я и жду, — отвечал Шатерен.
На склонах массива Моронвиллье, открытых плато Юртебуа, возле Калифорнии, Крана и на остальных участках пологого хребта, вдоль которых проходила Шмен де Дам (Дамская дорога), шли упорные бои. Добрая французская земля ежечасно покрывалась все более толстым слоем раскрошенных меловых пород, ржавого железа и гниющих человеческих останков.
Отрядом, действовавшим в горячем секторе самого жаркого участка фронта, командовал Луи Лябог. Этот «дед Плешкин», как его любовно называли солдаты, хотя ему не было и пятидесяти, в течение всего кошмарного лета старался по возможности штудировать прессу.
Но там только и сообщалось, что о спорах, доходивших до ссор, между Клемансо и Пуанкаре, о нападках Доде на министра внутренних дел Мальви и прочей чепухе, способной вызвать в любом солдате одно лишь отвращение.
— Зачем вы читаете всю эту чепуху, майор? — спросил своего шефа вестовой, увидев, как тот со стоном отшвырнул в сторону кипу газет, накопившихся за неделю. Дело было в конце июля. — Что вы там ищете?
— Приговор мадам Мата Хари, — ответил майор Лябог.
— Влепят, наверно, в нее дюжину пуль, — отозвался солдат. — Tant pis[125] для хорошенькой женщины. Я бы ею распорядился иначе.
— Выходит, вы бы оставили ее в живых? — спросил Луи и вытер лысину в ожидании ответа.
— Не знаю, — задумавшись, ответил вестовой. — Шпион он и есть шпион. И все же я не стал бы никого убивать. Мы, фронтовики, не такие кровожадные, как те, кто окопался в тылу. Странное дело, если копнуть поглубже. А вы, месье? Вы расстреляли бы женщину?
— Я? — вздрогнул Луи. — Ни за что!
На утреннее заседание трибунала Мата Хари пришла в черном. Непокрытые волосы были строго собраны в тугой узел на затылке. Пальцами, затянутыми в черные перчатки, она время от времени поправляла нитку жемчуга на шее. Герши была серьезна и сосредоточена.
Первый свидетель защиты оказался благородным человеком. Месье Камбон, начальник канцелярии министерства иностранных дел, был единственным из постоянных ее гостей, который согласился выступить в поддержку подсудимой. Грузный, с учтивыми манерами дипломата-профессионала, он рисковал своей карьерой, появившись на процессе, и члены трибунала невольно прониклись к нему уважением.
— Почему вы здесь оказались? — довольно сурово спросил Сомпру.
— По просьбе попавшей в беду дамы, с которой нас связывает дружба, — ответствовал Камбон.
— Почему вы пригласили этого свидетеля? — произнес Сомпру.
— Месье Камбон знаком с моей подзащитной, — отозвался Клюнэ, подняв обе руки.
— Я спрашиваю подсудимую, даму, попавшую в беду, — осадил его Сомпру.
— Я хотела задать месье Камбону всего один вопрос, — ответила Мата Хари. — Я сожалею, что была вынуждена обратиться к нему с просьбой прийти на суд. Он оказался смелым человеком, не правда ли? Мы с ним были очень близки, и он не стыдился этого. Однажды мы провели вместе три дня. — При этом она улыбнулась Камбону. Это была не кокетливая и не лукавая, а открытая и ласковая улыбка. Так улыбаются другу, когда страсть миновала. — Мой дорогой друг, обсуждали ли мы с вами военные или политические проблемы до, после или во время нашей близости?
— Никогда, мадам Мата Хари, — поклонившись, произнес свидетель.
— Ну вот, видите, — заметил Клюнэ. — Любая шпионка не преминула бы воспользоваться столь
