светящей в темноте, переливающейся всеми цветами радуги в зависимости от настроения, от температуры, от времени года, от политической обстановки, от курса доллара, от верности жены, от лунных отливов и приливов? Писатель вообще должен быть не ходящей, не бродящей, не спотыкающейся по пьяни тварью, а летающей тварью, тварью, парящей над бытием, клюющей это бытие, как свою печень. А пьяных птиц никогда не бывает потому, что при таких скоростях запросто можно разбиться или налететь на фонарный столб и сломать крылья, а попросту говоря, офонареть. И будь писатель тварью летающей, птичья мудрость стала бы выше мудрости человечьей, птичья искренность стала бы выше фальшивых полуискренних человечьих душонок и каждого сразу было бы видно по полету. А так у нас, бродячих полупьяных поэтов, полет души сокрыт, мы только делаем видимость, что мы парим… А пусти нас над пропастью — мы тотчас разобьемся… Мы, писатели, представляем собою комбинацию каких-то странных существ, мы вроде бы живем в этом земном мире, пьем, как все остальные люди, смердим, как все, но нам тесно на этой земле, нам тесно на этой планете, и, как утверждал Владимир Иванович Курицын, мы оттого и пьем, что у нас нет крыльев. Да, увы, курица не летает! О, будь он Уткин или, на худой конец, Гусев, он ни за что бы не стал пить, но он-то всего лишь Курицын… Вроде бы человек с полетом и вроде как нет. Вот эта-то раздвоенность и заставляла пить… Но разве всем объяснишь? Разве ж поймут? Рок его понимал. И понимал, что никакая он не жертва соцреализма. Соцреализм — это чушь! Соцреалист никогда не будет страдать. А Курицын страдал каждодневно. И он прекрасно понимал, что его поведение, его попойки осуждают очень разные по стилю и духу писатели — и евреи, и русские, и казахи… Но как жить иначе на этой земле, если ты всего- навсего ползающая тварь, неспособная вырваться из колеи бытия? И эта колея тебя засасывает все глубже и глубже. И завтра могут выгнать с этой важной вроде бы должности, лишить председательства над писательским стадом. Да ведь он и сам понимал, что никакой он не председатель. Он в лучшем случае просто заседатель. Отседатель… Зиц-отседатель времени. И ему опостылел этот кабинет. И все эти проклятые собутыльники, лезущие со своими тостами выпить за матушку Русь. А пьет ли она сама, эта матушка? Не представляет ли она сама тоже комбинацию неких странных процессов? Неких материальных структуральных космических завихрений и протуберанцевых вспышек, как помигивающий бакен на реке, предупреждающий, что сюда нельзя плыть, что здесь отмель, выпуклость материи, нездоровая выпуклость материка…
И может быть, Владимир Иванович Курицын специально и собирал вокруг себя слизняков писательского сообщества, худших представителей хомо-пишущего, хомо-стряпающего сапиенса, чтобы получше изучить этих тварей божьих и создать коллективный персонаж эдакого совокупного пишущего, пописывающего мерзавца… И черкал с натуры, обрисовывал штрихи в своем блокнотце, как работающий жирными короткими мазками, точечными ударами Ван Гог… Может быть, он и впрямь сочинял на досуге нечто сногшибанное о мертвых писательских душах. И эти новые «Мертвые души» будут под стать гоголевским «Мертвым душам», ибо само название, как нельзя более, подходило всем нашим политикам и обустроителям Новой России. Перелицованной России, Прокипяченной и Отутюженной наново России… Или, может, он писал роман «Новые души»? Потому что никакие эти «новые русские» не русские… Странным образом идеи, бродящие в горячечном мозгу Владимира Ивановича Курицина, не отражались в русской жизни, не отражались в его общении с писателями. Он не доверял их никому, даже жене… За напускной грубостью, за напускным петушиным молодечеством в нем жила ранимая, куриная душа. И он сам питал к ней чувство идиосинкразии. Он никогда не ел кур, не ел цыплят. Ни жареных, ни вареных… Ни куриную колбасу… В нем всегда жило ощущение ущербности и раздвоенности… Он хотел писать прозу, а вынужден был довольствоваться тем, что стал критиком. А кого здесь было критиковать? Этих жалких «новых душонок»? Псевдославянофилов, даже не поднявших меча, когда ельцинисты-евреи душили Русь, кастрировали ее, кастрировали СССР… Ни одного яркого романа о перестройке… Ни одной кровоточащей вещи о нашем больном времени… Ни одного романа-казни, писательской казни, писательского приговора своему народу, допустившему поругание Руси… Попирание Руси… Потому и пил, что не о ком было писать критических статей, критических монографий…
Его кабинет был завален книгами. Но он давно ничего не читал. Ему противно было брать книги в руки. На столе высилась стопка романов Генри Миллера, выпущенных издательством «Азбука». Он пил с питерскими азбучниками, державшими в Москве склад, весь вечер, а потом показал им в углу стопку романов Генри Миллера, выпущенных другим петербургским издательством, а именно «Лимбус-пресс», и спросил:
— Вы что там у себя, в Питере, все охренели от этого Генри Миллера, вам что, больше нечего издавать? «Сексус», «Плуксус», «Нексус»… Трилогия про шланг… Про фаллос… Человек начал с романов про фаллос и кончил… И все его романы — это продолжение «Тропика Рака». Это перепевы «Тропика Рака…» Он не стал Хемингуэем, а замахивался перещеголять Достоевского… Оплевал Томаса Манна… Он классический пессимист, американский еврей, а пишет, что нормален, яркий представитель нордического типа… И никакой он не великий стилист. Да вот возьмите любую его страничку философствований… из «Тропика Козерога»… «Все, что происходит, когда оно исполнено глубокого смысла, имеет характер противоречия. До встречи с той, по чьей милости это пишется, я всерьез полагал, что разгадка всех вещей кроется где-то вовне — в жизни, как говорится… Я вообразил, когда на нее наткнулся, что хватаюсь за жизнь, за нечто такое, за что мог зацепиться. Вместо этого я окончательно оторвался от жизни…»
Да, он писатель, этого не отнять… Но меня убивает, что его уже ввели как обязательного автора в школьную программу, в программу всех русских лицеев. И школьницы мечутся по городу в поисках «Тропика Рака» и «Тропика Козерога»… А русские писатели вроде как забыты… Это траханое Министерство просвещения само намеренно американизирует русскую жизнь! А потом мы удивляемся — откуда у молодежи западная мораль, откуда появилось поколение «пепси»…
Нет уж, что ни говорите, а Владимир Иванович Курицын был патриот, хотя и развалил Московскую писательскую организацию. Но чего не простишь страдающему за Русь человеку…
Наверное, его простит и незаслуженно охаянный Генри Миллер, как простила самого Генри Миллера раздолбанная им Америка и поднявшая его на щит за искренние слова. И если бы Генри Миллер состоял в Московской писательской организации, Владимиру Ивановичу Курицину пришлось бы несладко. Да и не сумел бы он удержаться в своем председательском кресле.
Но что Генри Миллер, он давно витал в эмпиреях, а его душа нашла себе реальное воплощение на бренной земле, воплотившись в ставропольского писателя и атамана Шуйского. Курицин был потрясен, когда узнал, что казачий атаман, автор романа «Дон», поссорился с Арсением Ларионовым и подал заявление о выходе из Союза писателей России. Вся литературная Москва ждала — к чьему писательскому стану примкнет Степан Заболотов-Затуманов, символ проснувшейся России, автор романа «Дон выходит из берегов».
— Надо его обязательно приветить, — сказал Курицин оргсекретарю Полубесову, не сочинявшему ничего, но зато слывшему замечательным организатором. Полубесов писателей не любил и даже презирал. Но надо ведь было где-то служить. И он служил в Московской писательской организации. Свой имидж он поддерживал тем, что ежемесячно устраивал в одном из громадных кабинетов на втором этаже распродажи импортных секондхэндовых кофточек, пиджаков и брюк, а в конце каждого квартала — конфискованной обуви. И писатели прощали ему то, что так и не было открыто давно обещанное литературное кафе с дешевым чаем и бубликами, с вечерними трезвыми посиделками.
Как только промелькнула весть, что атаман Заболотов-Затуманов появился в Москве вместе с атаманом из Ставрополья Шуйским, известным историческим писателем, Полубесов послал за ними пригласить на свой день рождения. Приоткроем тайну: родился он в апреле, на день позже Владимира Ильича Ленина, но из политических соображений справлял день рождения раз пять в году.
На празднование пригласили лишь избранных. Столы накрыли в бывшем издательстве «Воскресенье» в Борисоглебском переулке. После третьего тоста за матушку Русь, за батюшку царя Заболотов-Затуманов разоткровенничался:
— Ларионов — шельмец. Он назначен исполнительным секретарем Союза писателей СНГ от лица Сергея Михалкова, тайно продлил аренду ресторанщикам-азербайджанцам на пять лет. Подписал секретарь Иван Шеремет. Упрочили положение азеров. А сами прикидывались такими, понимаешь, патриотами…
— А ведь не имел он юридических полномочий и права продлевать с ними договор, — подливал масла в огонь Курицин. — «Дом Ростовых» принадлежит правительству. Две недели назад суд принял решение забрать «Дом Ростовых» у фирмы «Эфес».
