небесам... Все это в прошлом. Но и теперь Абиссиния – единая в Африке страна! – сумела устоять перед натиском европейских колонизаторов. Двадцать миллионов населения. “Копилка” благословенных сокровищ земли, где есть все – от мускуса до золота. Какой лакомый кусок для захватчиков! Колонизаторы уже давно готовы наброситься...
Ашинов с казаками прибыл в Аддис-Абебу, когда негус Иоанн отбивал нападение соседних племен, которых натравливали на него итальянцы и англичане. Вольные казаки сразу включились в бои, их винтовки часто выстукивали меткие выстрелы. Здесь уместно сказать, что не было в Африке более смелых воинов, чем эфиопы. Реляции их полководцев о разгроме противника кончались, как правило, одной стереотипной фразой: “Кто убит – убит, кто бежал – бежал”. Воины-победители бросали трофеи к ногам раса-маршала, они приводили пленных, показывали свои раны, похваляясь терпением к боли, на что всегда следовал традиционный ответ раса
– Экуан каных (значит: “Наконец, и тебе повезло”)!..
Негус относился к Ашинову, как к посланцу великой державы. Он просил заверить министров в Петербурге, что его народ будет счастлив дружить с русскими. Казаки так навсегда и остались жить в Абиссинии, а Николай Иванович собрался к отъезду. Иоанн вручил ему подарки для царя Александра III – льва в клетке и выводок страусов; негус поручил заботам Ашинова и свою племянницу, еще девочку, чтобы она окончила русскую гимназию. С этим Ашинов и отплыл домой, а в Каире на пароход взошла пассажирка – Ольга Ханенко, лечившаяся на египетском курорте в Гелуане. Это была культурная девушка из богатой семьи, образованная, владевшая тремя языками. Казак со львом и страусами ютился в духоте трюмов, а барышня путешествовала в роскошном салоне. И вот бывает же такое – она страстно влюбилась в бродягу- казака, как Дездемона в Отелло, и, если бы Ашинов знал Шекспира, он бы мог применить к себе его слова:
Но, верный себе, Ашинов предупредил девушку:
– В жены беру! Но ты знай – чтобы никакого замешательства от тебя не было. Я казак вольный: что хочу, то и делаю. Есть я – ладно, а ежели куда отбыл – не взыщи...
В Одессе его поджидала телеграмма от Дукмасова, который предупреждал: стоит ему появиться в Петербурге, как будет он арестован, и в кандалах погонят по этапу в Сухуми – под суд!
– Что ты натворил в Сухуми? – спросила Ольга.
– Не дал, вишь ты, податей драть с народа. Да еще мне бухгалтер в очках попался, шибко грамотный – я его лопатой погладил... Чую, – решил Ашинов, – это не главная причина!
Он был прав. Арест грозил ему по причине своеволия, ибо Ашинов дерзнул делать то, что дозволено делать исключительно министру иностранных дел. По сути дела, казак самозванно установил дипломатические отношения России с африканской страной, которую вот-вот готовы колонизировать. Мало того, негус Иоанн принял его как официального представителя Петербурга, а пальба из казачьих винтовок близ самых границ Египта грозила России новыми осложнениями с британским кабинетом. Теперь же Николай Иванович везет подарки от “царя царей” к императору Александру III, а тот не желает подарков, ибо обмен дарами между монархами влечет за собой и завязку дипломатических отношений. Да, хороший узелок завязал Ашинов в Африке...
– Вот что, Оленька, – сказал он жене, – ты езжай к папе и маме, обрадуй их, что вышла замуж за очень хорошего человека. Но предъявить его пока не можешь, ибо по нему давно тюрьма плачет. Прощай! Даст Бог, еще сповидаемся...
Прибыв в столицу всем обозом (со львом, страусами и племянницей негуса), Ашинов укрывался от полиции в казачьих казармах на Обводном канале. Здесь его разыскал М. Н. Катков, влиятельный реакционный журналист, вхожий к царю запросто. Правда, у Каткова были особые взгляды на развитие русской политики, отличные от взглядов царя, и потому он Ашинова ни в чем не обвинял – напротив, решил оказать ему свою протекцию.
– Что у тебя стряслось, Николай Иваныч? – спросил он.
– Да ничего худого, одно хорошее. Негус – мужик с башкой, он сказывал, чтобы к нему побольше казаков ехало, он всех на эфиопках своих переженит, согласен дать казакам свободные области – Сингит и Богос, а место для открытия русского порта в Красном море мы уже приглядели, называется оно – Зума.
– Я тебе так скажу, – отвечал Катков, – или ты войдешь в историю как новый Ермак Тимофеевич, или повесят тебя! Если не наши дураки, так английские, но все равно... повесят!
Подобная перспектива Ашинова не испугала:
– Было бы за что висеть, а не только за шею! Ведь не ради себя хлопочу. Видит Бог, стараюсь изо всех сил, чтобы в мире справедливость была. Чтобы сильный не обижал слабого...
Катков надел высокий цилиндр, натянул перчатки:
– Сидеть тут смирно! А я по верхам пойду тебя выручать...
Лев вскоре умер, со слезами погребенный на берегу Обводного канала. Жалея страусов, Ашинов ночным поездом отвез их в Гатчину и подкинул в царские птичники. А племянница негуса с жизнью в казарме вполне освоилась; спасибо и казакам – каждый угощает “арапочку”: кто конфеткой, кто маковкой, а кто бубликом с изюмом. Снова явился безупречный джентльмен Катков:
– Разлаялся с министром юстиции. Но все уладил. Считай, наш государь подарки от негуса принял, а что за этим последует – не знаю. Девочку будут учить на казенном коште. Но Гире, министр иностранных дел, готов утопить тебя в чернильнице!
Это правда, что Гире не терпел Ашинова, доставившего ему, как министру, лишние хлопоты, но к тому времени атаман уже достаточно владел языком эфиопов, и, случись переговоры, без него не обойтись. Вскоре Ашинов явился к военному министру, вывалив перед ним 10 000 рублей. Вольные казаки (на то они и вольные!), не желая быть зависимыми от правительства, возвращали ссуду, выданную на устройство станиц под Сухуми.
– Что ты мне тут целый мешок рублей вывернул! – возмутился министр. – Я ведь пока еще не казначей, черт побери.
– А я тоже не казначей. Один раз с вашим братом-министром связался, а больше не стану. Найду себе других приятелей...
После этого Ашинов пропал, и о нем стали забывать. Вскоре в жестокой битве пал негус Иоанн – престол в Аддис-Абебе занял негус Менелик, отважный воин и деловой политик, которому Абиссиния многим обязана в своей бурной истории.
Скромный полустанок Харьковской железной дороги.
Возле перрона застряла на переезде коляска в две лошади. Нарядная барышня держала вожжи в руках, обтянутых серебристыми перчатками. Возле нее сидел солидный господин в чесучовом костюме. Барышня сказала ему, показывая на Ашинова:
– Папа, а вот и муж мой приехал... Коля, иди сюда!
Ханенко приподнял над головою соломенное канотье:
– Вы, сударь, доказали, что ваша любовь к моей дочери была бескорыстна. С вашей стороны – это подвиг не являться за приданым, которое, кстати сказать, совсем немалое.
– Спасибо, что напомнили, – отвечал Ашинов, забираясь в коляску. – Деньги позарез нужны. Без них как воевать?..
Ольга, счастливая, с хохотом правила лошадьми:
– Атаман, может, уже и хватит тебе воевать?..
Ашинов сказал, что сейчас, если верить газетам, французская армия поставлена на перевооружение, в Париже старые ружья дешевле пареной репы. Казак получал за Ольгой приданое (в переводе на французские деньги – 100 000 франков).
– Ну, милый, как ты их будешь тратить? – спросила жена.
– На ружья! Давай-ка, собирайся.
– А куда, Коля?
– Там узнаешь...
Валериан Панаев получил от него телеграмму: “Поздравь – живу хорошо. Получил в приданое 20 000 ружей системы Шассепо. Вместе с женою едем в Аддис-Абебу”. Газеты снова запестрели именем атамана, и
