– Пусть тебе не кажется, – отвечал отец, – что все барышни, увидев его на твоей руке, сразу же погибнут без боя. Больше не приставай! Этот браслет стал для меня вроде кандалов для бессрочного каторжанина. Врос в руку – не снимешь!
– Папа, а знаешь ли ты, как зовут всех вас?
– Как?
– Минное мясо.
– Не смей говорить подобное отцу, – возмутилась мать.
– Он прав, – сказал Коковцев. – Мы и есть «минное мясо», в отличие от солдат, именуемых «мясом пушечным».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Была яркая весна 1913 года. Японский водолаз Сакураи, человек большой отваги, предполагая, что с «Петропавловском», флагманским броненосцем Макарова, очевидно, погибла и золотая казна Порт- Артурской эскадры, совершил удивительный спуск на глубину, протащив за собой резиновые шланги в отсеки мертвого броненосца. Ему удалось обшарить каюты, которые не дали никакой добычи. Зато в корме корабля Сакураи обнаружил «подушку» спертого давлением воздуха, а в ней – гнилостные останки человека, украшенные адмиральскими эполетами. В бумажнике мертвеца уцелели визитные карточки с домашним адресом контр-адмирала М. П. Моласа, бывшего начальником макаровского походного штаба. Бумажник с этими карточками водолаз переслал в Петербург сестре Моласа – Марии Павловне.
– Я не понимаю, как Молас оказался в корме, – удивлялся Коковцев. – Ведь его место было на мостике. Великий князь Кирилл хотя и забулдыга порядочный, но врать не станет: он видел Моласа после первого взрыва уже с раскроенным черепом. Кирилл даже перешагнул через него, пролагая дорогу к своему спасению… Казалось, все забыто, вдруг опять!
– Не заставляй меня даже думать об этом, – отвечала Ольга Викторовна. – Это так ужасно… так ужасно. Бедная Капитолина Николаевна, – вспомнила она вдову адмирала Макарова.
Степан Осипович не дожил до 1923 года, когда флот должен был обрести значительную мощь; теперь программы строительства кораблей менялись, и под «шпицем» были уверены, что флот России окончательно окрепнет лишь в 1917 году. Но станет ли ждать Германия? Железные мускулы будущей войны обозначились уже рельефно, будто обнаженные мышцы в анатомическом атласе. Кайзеровская Германия настырно требовала передела мира, флот Вильгельма II, активно растущий, внушал страх английским колонизаторам, боявшимся потерять свои заморские владения. Англия запустила в серию линкоры типа «Орайон» (не дредноуты, а супердредноуты); у немцев появились «Нассау» и несокрушимые «Байерны»; типа «Данте Алигьери» у итальянцев; янки гордились своими «Невада», а россияне с нетерпением ожидали спуска на воду своих линкоров типа «Севастополь»…
Получив недельный отпуск, Коковцев с женою выехал в Петербург. У него не было никаких планов, лишь хотелось сыграть партию в кегельбан у Бернара, а Ивона перестала волновать его. К тому же нашлись доброжелатели, нашептавшие об этой женщине нечто слишком для него унизительное.
– А, черт с ней! – сказал он, загоняя шар по желобу кегельбана, которые с треском обрушил фигуры в конце длинного туннеля. – Господа, я пас. Чья теперь очередь?
В жизни все было расписано: Игорь должен выйти из корпуса в «корабельные» гардемарины осенью 1914 года, когда ему исполнится 19 лет. Что ж, совсем неплохо, даже отлично!
– Но уж его-то я не пущу на Амур или на Мурман…
Приходя домой, младший сын усердно зубрил сложный курс взрывчатых веществ: «Пироксилиновые пороха состоят из нитроклетчатки, желатированной рафинированным ацетоном». Из другой комнаты ему громко подсказывал отец:
– Помни, что ацетон можно заменять алкоголем с эфиром.
– Папа, а отчего пироксилины самовозгораются?
– От разложения… такая дрянь! То им жарко, то холодно, будто их трясет в малярии. И вдруг они возносят в небеса целые броненосцы, как это было недавно на флотах Америки и Японии. Дам хороший совет: не разевай рот, если корабль ведет огонь против сильного ветра на скорости. При открывании затворов пушки выбрасывают назад длинные факелы пламени, пережигающие человека пополам, как соломенное чучело.
– Прекратите! – взмолилась Ольга Викторовна. – В кои веки собрались отец с сыном, и… страшно их слушать!
– Оля, но ведь надо же ему готовиться к экзаменам.
– Мамочка, это моя профессия, как ты не понимаешь? – смеялся Игорь. – Наконец, это верный кусок хлеба в жизни.
– Пироксилин – не хлеб! Я понимаю – быть адвокатом. Стать инженером-путейцем. Они хорошо живут. Разве плохо?
– Неплохо, но скучно. Насыпи, шпалы, рельсы…
– Ладно. Бубни про себя, – велел сыну отец…
Эссен физиологически не выносил жизни на берегу, годами не покидая кораблей ради земли, и потому для многих его сослуживцев оставалось загадкой – когда он успел породить четверых детей. Николай Оттович доказывал:
– На кораблях чисто, а на берегу грязно, здесь порядок, а на берегу, как всегда, великолепный бардак…
Адмирал был потомком тех шведов, которые после Великой Северной войны не пожелали терять поместья в Ингерманландии, приняв ради сохранения усадеб русское подданство. Это не мешало ему с подозрением относиться к своей праматери – Швеции, насыщавшей домны Германии железной рудой отличного качества. Как человек воистину православный (а он таковым и являлся), Эссен в общении с подчиненными иногда прибегал к помощи тех слов, что отсутствуют в словаре Даля, но зато их можно отыскать в дополнениях к словарю Даля.
Коковцев застал Эссена в стадии накопления слов.
– Заряди в мины патроны кальция, – сказал он. – Царь с царицей желают видеть, как ставятся мины. А так как они в этом деле ни хрена не смыслят и, конечно, им будет скучно, мы станем их веселить, мать, мать, мать. Устрой-ка ты им ночную постановку! Водрузи кресла на мостике «Енисея». У тебя холодильники на минзагах как? Жужжат, мать, мать, мать?
– Жужжат, – отвечал Коковцев. – Пошли буфетных в Гельсингфорс за мороженым. Навали этим сусликам полным верхом тарелки. И разбавь в графине морс коньяком. В пять созвездий, мать, мать! Пусть царь подзаймется астрономией. Но чтобы царица того не заметила. А матросов предупреди, чтобы при царице громко не матюкались. Если уж так припрет, пусть матерятся шепотом, мать, мать…
Коковцев вывел отряд в море, чтобы, поставив мины, завтра уже выловить их обратно, а заодно следовало пощекотать нервы царю и его супруге. Николай II с императрицей наблюдали, как загораются во мраке патроны кальция – их зеленые огни, словно навьи чары на ведьмином болоте, курились над местом каждой мины, утонувшей в море. «Царскосельский суслик», как именовали царя на флоте, остался очень доволен.
– Прекрасно, феерично! – благодарил он Коковцева. – Признаюсь, что я и моя супруга давно не видели такой удивительной пантомимы… Ах, какая же волшебная красота!
За эту «красоту», способную ломать днища крейсеров, Владимир Васильевич получил от него орден Владимира с бантом. К тому времени, если не считать русских отличий, он имел уже немало иностранных: Священного сокровища – от микадо, Почетного легиона – Франции, тунисского – бея Нишан-Ифтикар, датский крест Данеброга, черногорский – князя Данилы и прочие. Когда он выступал при полном параде, придерживая у бедра золоченую саблю, вся эта витрина на его груди оказывала сильное впечатление на публику…
Настало изнурительно-жаркое лето, и вот, в середине его, Коковцеву пришлось облачаться в мундир, при всех орденах и при сабле – он собрался в Кронштадт, сказав жене:
– Если ты, Оля, желаешь посмотреть Капитолину Николаевну Макарову, я не возражаю – поехали вместе…
Ольга Викторовна надела в поездку черное платье, черные перчатки и опустила черный флер на шляпе – все эти признаки наружно свидетельствовали, что ее сердцу не удалось изжить утрату своего первого
