Крестовые походы

которой несла за собой веяние божественной милости! Саладин, веровавший в помощь Бога, обходил ряды воинов, вселяя в них боевой дух… Армия сохранила боевой порядок, и победа пришла на их зов.

Этот день, 25 числа в месяце Раби II стал днем нашего триумфа и поражения франков. Изнуренные жаждой, они были не способны подняться против нас. Ветер дул в их сторону, а перед ними простирался луг. Один из наших благочестивых воинов-добровольцев поджег траву, она тут же вспыхнула, и пламя окружило их; именно так поклоняющиеся Троице подверглись в этой жизни тройному пламени: огню горящего луга, огню сжигающей их жажды и огню разящих стрел. Они попытались прорвать окружение, их отряды желали спастись, совершая отчаянные вылазки… Но все их попытки были отбиты, каждая из них влекла за собой либо смерть либо плен и цепи. Дамасские клинки падали из их рук, а тяжелые доспехи не могли более защитить. Измученные градом дротиков, который оставлял большие бреши в их рядах, они, дабы избежать этого смертоносного вихря, начали отступать к холму Хаттина…

Как только граф Триполи почувствовал скорое поражение, он упал духом и, отказавшись предпринимать какие-либо действия, стал искать способа скрыться. Это было до полного краха армии и до начала пожара… Когда франки узнали, что граф принял такое решение и бежал с поля боя, поначалу они почувствовали себя ослабевшими и униженными, но затем снова воспряли духом; они не только не сдались, напротив, они усилили натиск и проникли в наши ряды… Когда они увидели, что окружены, то решили стать лагерем на холме Хаттина. Но мы опередили их, и наши удары обрушились на их головы прежде чем в землю были вогнаны первые колья их палаток. Затем бой возобновился с новой силой, и снова скрестились копья. Франки были окружены со всех сторон; увидев, что военная удача от них отворачивается, они попытались улучшить положение, вступив в рукопашный бой; но наши сабли смели их словно поток, и нам удалось захватить их большой крест.

Для них это было самым тяжелым ударом. Когда они увидели, что крест захвачен, то поняли, что смерть их близка, а поражение неотвратимо. Они пали, сраженные нашими яростными ударами; вокруг были только убитые или взятые в плен. Даже если они, ослабевшие и побежденные, пытались убежать, раны замедляли их шаг; мы подбирали их на поле боя, чтобы обречь их на плен. Так мы захватили короля Гвидо и князя Керака Рено. Мы взяли в плен короля, князя Керака, Жоффруа – брата короля, Гуго – сеньора Джебайла, Онфруа – сына Онфруа, сына сеньора Александретты и повелителя Мер Акьяха, тамплиеров и их предводителя, главного магистра госпитальеров, и большое число прочих баронов, избежавших смерти ради горестей плена. Демон был взят вместе со своими прислужниками, а король со своими храбрецами. Поражение неверных укрепило мусульманский мир. Все были убиты или взяты в плен!»

Возблагодарив Аллаха за эту великую победу, Саладин приказал привести побежденных. Он принял несчастного Гвидо де Лузиньяна, усадил его рядом с собой, как мог, ободрил и даже предложил шербет из розовой воды. Эта обходительность по отношению к изможденному и измученному жаждой королю имела большое значение на мусульманском Востоке: пленнику, который пил и ел за столом того, кто захватил его, обычно даровали жизнь. Король Гвидо машинально протянул кубок сидевшему рядом с ним Рено Шатийонскому, сеньору Трансиордании. Это вызвало неудовольствие Саладина, который упрекнул его в том, что он не спросил разрешения передать кубок: «Ты не испросил у меня позволения дать ему напиться. Я не должен сохранять его жизнь». Мнения хронистов по поводу того, что именно вызвало гнев победителя при Хаттине, разделились: одни утверждают, что когда он спросил Рено, что бы тот сделал с ним, если бы сам захватил его, Саладина, в плен, тот ответил, что немедленно отрубил бы ему голову; другие уверяют, что старый разбойник на все слова победителя, упрекавшего его в изменах, многочисленных предательствах и неоднократном нарушении перемирия, лишь пожал плечами и презрительно сплюнул. Тогда Саладин выхватил саблю, кинулся к Рено и разрубил ему плечо, а стражники-мамлюки тотчас же его прикончили. Обезглавленное тело князя Трансиорданского бросили к ногам дрожащего от страха короля Гвидо: его хозяин был вынужден ему еще раз напомнить, что «король не убивает короля». Как бы ни был ужасен конец старого барона, все же он был неизбежен: если бы даже Саладин и не вспылил, его эмиры и религиозные деятели потребовали бы голову Рено, ибо грозный барон взял в привычку грабить мусульманские земли: он находил удовольствие в том, чтобы навещать своих пленников-мусульман и цинично советовать им молиться Магомету, чтобы тот освободил их. В истеричной атмосфере, установившейся после победы, подобные оскорбления можно было смыть только кровью.

Второй удар желавших отомстить победителей поразил тамплиеров и госпитальеров. Все знали о ненависти, которой пылали друг к другу, с одной стороны, воины джихада и ревнители веры, а с другой – рыцари-монахи. Впрочем, она основывалась на нескончаемых жестокостях, грабежах и взаимно нанесенных обидах. Приверженцы ислама и монахи-крестоносцы больше чем кто бы то ни было способствовали развитию непримиримой борьбы. Поэтому все пленники-монахи были убиты. Мы снова сталкиваемся с жестоким, но предсказуемым результатом крайне острого религиозного антагонизма. Это резко контрастирует с той учтивостью, которой были проникнуты отношения эмиров и баронов, в общем-то светских правителей. Убийство монахов обретает все истинное значение в связи с победой над христианской религией, которую символизировала утрата «Животворящего Креста», захваченного мусульманскими воинами еще до конца сражения. Тот факт, что «Животворящий Крест» отождествляли с латинской религией Востока (которая нашла свое воплощение во франкских государствах), ощущается в крике ликования, которым мусульманский мир приветствовал битву при Хаттине: «Мы захватили крест распятия, ведущий гордецов!» (Ибн Халликан). В тексте, написанном современником той победы, мы находим мусульманское толкование этого символа: «Именно перед этим крестом всякий христианин простирается в молитве; они утверждают, что он сделан из того самого дерева, к которому был привязан Бог, которого они чтят… Они держат его наготове для черных дней и для справления своих праздников… Никто не может оставить его… Потерять этот крест для них значит больше, чем потерять короля, ибо нет ничего, что могло бы заменить его» (Имад ад- Дин).

6 Конец королевства

Саладин входит в легенду

Когда Саладин вошел в большие ворота Акры, одна бедная христианка, у которой отобрали сына, бросилась к ногам султана и стала жаловаться на то, что вооруженные люди забрали ее дитя Властитель придержал лошадь и выслушал жалобу женщины, затем поставил ногу на шею животного и сказал эмирам, что не сдвинется с этого места и даже не войдет в завоеванный юрод, пока не найдут сына этой женщины; эмиры, которые ею окружали, исполнили его повеление, и ребенок был возвращен матери на глазах победителя

Деяния киприотов

Битва при Хаттине была больше, чем просто военным поражением это был окончательный крах западной колонизации. Предводители франков одним рискованным шагом уничтожили все результаты мудрой и настойчивой политики Несчастье было непоправимо еще и потому, что на христианской территории не оставалось ни единого защитника, способного противостоять мусульманскому нашествию: «Чтобы собрать армию в тысячу двести рыцарей и примерно двадцать тысяч пехотинцев, которые отправились сражаться к Хаттину, пришлось созвать гарнизоны всех крепостей, и последние в большинстве своем оказались не в состоянии сопротивляться, когда на них напали войска Саладина» (К. Кохер).

Армия-победительница стала наступать на цитадель, с осады которой и началась эпопея, завершившаяся катастрофой при Хаттине. Узнав о поражении, графиня Триполи предложила Саладину сдать крепость. Последний, радуясь, что ему удалось сэкономить время, позволил ей капитулировать на неожиданных условиях: «Она вышла вместе со своим имуществом, экипажами, слугами – как мужчинами, так и женщинами, – а затем, целая и невредимая, сохранив все, чем владела и обладала, направилась в Триполи» (Книга двух садов). С этого дня все стали ждать, что мусульманская армия пойдет к Иерусалиму, мистической цели, о которой говорили предсказатели и пропагандисты джихада. Паника охватила жителей города; съестные припасы подходили к концу, для обороны не хватало людей, к тому же беженцы – женщины, дети и старики – печальными толпами потянулись в город. Чтобы их прокормить, можно было рассчитывать лишь на поспешно собранные стада, принадлежащие городу и небольшим соседним поселениям; но это была всего лишь ничтожная отсрочка перед лицом все продолжавшего прибывать потока беженцев. Эти испуганные люди, христиане Иудеи и Самарии, решили найти убежище за стенами Святого города. Они тоже верили в мистическую роль Иерусалима, первой ступени, с которой начнется воплощение на земле царствия Троицы. Отсутствие защитников мало их