И едва за ними закрылась дверь, так и налетел:
— Что это тут поговаривают, что базилевс к тебе сватается?
— А ты и верь побольше.
Хотела спокойно сказать, но смешок невольный все же прорвался. Вот ведь ревнует. Хорошо!
Но отчего-то вдруг как холодом залилась душа. И подумала неожиданно: а как же я без Свенельда? Столько лет рядом, так привыкла опору в нем находить, да и приятна уверенность, что нужна ему, что любит и не предаст. Да, привыкла уже… Но разве привыкнет женщина к тому, что мила кому-то? Думала, что и любви никакой уже нет, а вот сейчас поглядела на него… И плакать вдруг захотелось.
Свенельд шагнул, упал у ее ног на колени, в глаза заглядывал. А у самого… то ли блеск острый, то ли и впрямь слезы.
— Скажи, утешь… Я тут, как буйный, мечусь, места себе не нахожу. Неужто ты…
— Ты подумай, какая честь в том для Руси!
— Какая к лешему честь! Ну да, Византия-то зерцало для целого мира, все ей поклоняются, все к ней спешат. Но ты, Ольга… Не оставляй нас! Ты подумай — Русь, наши дубравы, наши реки… наши люди. Ты столько для всего этого сделала, столько создала. И оставить все это…
— У меня сын есть взрослый. Он ныне князь Руси.
— Да твоему парню еще учиться и учиться! Конечно, он витязь и глава дружин. Слова против того не скажу, сам видел. Ну да ведь именно твоей работой и стараниями на Руси уже не только воины поднялись. Русь — это грады, дороги, торги, правда наша, по которой живем. Ты вон какую державу создала — той же Византии границами не уступит. И, создав все это, что же ты надумала? Кто сядет в думе вместо тебя, кто править такой огромной землей будет? Уж поверь — не Святослав. Не дорос он еще до мудрости. А кто ему подскажет? Да и сам он кого послушает, если не тебя?
— Он тебя послушает, — как-то тихо, не смея встретиться со Свенельдом взглядом, отвечала Ольга. — Ты всегда власти хотел, вот и получишь ее при сыне моем. Я за тебя слово замолвлю, да и сам Святослав понимает, что лучшего советчика ему не сыскать. Он поверит тебе.
— Мне? Да зачем мне любая власть, если тебя не будет рядом?
И вдруг вскинулся, схватил ее, прижал к себе, целовать стал…
Княгиня опешила, потом разгневалась, упираться начала. Да что это он!.. Будто теремную девку тискает. И она рванулась, занесла руку для удара, даже обожгло ладонь, так хлестнула по щеке. Потом еще раз, еще. Свенельд же не уворачивался.
— Ну бей, бей, хоть очи мне выбей, но только останься! Погибну ведь без тебя…
Рука княгини опустилась. А с ней и силы иссякли. Еле смогла произнести:
— Не отговаривай, Свенельд. Я и сама еще ничего не знаю…
— Знаешь! Знаешь, что на тебе ответственность великая. За дело всей своей жизни. За Русь и за нас… За меня.
Он взял ее лицо в ладони, смотрел, пожирал глазами. И опять поцеловал. Дерзкий, ох и дерзкий же! А ей и сладко. Пусть же целует. А потом… Никто еще не знает, что потом. А этот миг только их. Его и ее.
Ольга сама закинула руки ему на плечи, обняла. И волна пошла по телу. Что есть в мире слаще, что более необходимо, как не забыться в его руках! У его сердца. Это как порыв беспечной и радостной юности, о которой почти забыла.
Но миг забытья был краток: в двери опять стучали.
— Государыня! Тут от патриарха к тебе посыльный. Говорят, что кличет тебя Полиевкт, беседовать желает. Так что передать-то?
Ольга высвободилась из рук Свенельда, оправила сбившуюся шаль, съехавшую на затылок шапочку надвинула плотнее.
— Пусть подождут!
Ну куда с такими пунцовыми после поцелуев губами выходить? Княгиня резко оттолкнула Свенельда.
— Погоди. Мне вот что сказать тебе надо. И это серьезно.
Они оба еще тяжело дышали, но Свенельд понял, что государыне и впрямь есть что поведать. За годы службы научился это улавливать.
Ольга же поделилась тем, о чем думала все это время: ей странным казалось, что Константин так переменился к ней именно тогда, когда выпил живой чародейской воды. Конечно, люди меняются после того, как вольют в себя живительную влагу, да вот только Константин не просто оживился — он сосредоточил на ней все свое внимание, сделался любезен сверх всякой меры, она вдруг нравиться ему стала неимоверно, и сразу же стал настаивать на новой встрече. Именно тогда у княгини впервые мелькнула догадка, что у него словно не жизненных сил прибавилось, а он попал под наваждение приворотного зелья. Ну, допустим, что живая вода его взволновала, что благодарен был и радостен, но ведь и позже император вел себя не как умудренный годами муж, а как юнак, какого впервые обуяли страсти Лады. Сказывала ведь уже Ольга Свенельду, что будто под мороком Константин. Будто приворотного зелья хлебнул вместо живой воды.
Свенельд слушал внимательно, но тут все же хмыкнул недоверчиво.
— Ну, подумай сама — откуда у тебя в ларце могло оказаться зелье приворотное? Или собой ты столь плоха, чтобы глянуться Константину? А приворотное зелье… Ты же его в ларец не укладывала? Нет. И никто не клал. Да и зачем брать в Царьград зелье приворотное? Ну, если, конечно, ты заранее не задумала пленить базилевса, а потом им вертеть, как пожелается.
Ольга даже руками замахала. Глупец! Разве она стала бы так рисковать? Или не ведомо ему, варягу, как
