Слепой инстинкт

— Сто сорок разделить на четыре будет… Тридцать пять… Правильно! Семнадцать умножить на шесть будет… сто два… очень хорошо, опять правильно!

Еще одна судорога прошла по ее телу, горячая волна боли, сводившая желудок, мешавшая дышать. На глазах опять выступили слезы.

Ее уже два раза вырвало, и теперь в желудке ничего не осталось. Как только судорога отступила, вернулся голод. Девочка утратила чувство времени, не знала, день сейчас или ночь, но, судя по ощущениям в животе, это случилось вчера. Похититель молча подхватил ее и отнес в Лес Тысячи Лапок. И там ее укусила змея. Еще тогда Саре очень хотелось есть, но тот мужчина не покормил ее. Девочка не помнила, как вернулась из леса в маленькую комнату, куда ее поселили. Не знала она и того, сколько проспала. Проснувшись, она не нашла в комнате еды, хотя методично обыскала ее. Сара пыталась отогнать мысли о боли и голоде, решая задачки по математике. Она любила арифметику, и это всегда помогало ей отвлечься. Но мысли о еде затмевали собой все, и сосредоточиться на счете становилось все труднее.

Сейчас Саре хотелось только одного — чтобы тот мужчина вернулся. Он должен был вернуться! Не мог же он бросить ее здесь умирать от голода. Так не поступают с маленькими детьми! Сара боялась довести эту мысль до конца, но ей было ясно, что человек, похитивший ее, был злым и мог поступать с маленькими детьми, как ему угодно. Возможно, он сидит где-то неподалеку и ждет, чтобы она умерла от голода. А может быть, это ее наказание за то, что она отказывалась пить молоко.

Ах, вот бы сейчас ей дали молока! Прохладного молока, утоляющего голод!

Девочка готова была добровольно вернуться в Лес Тысячи Лапок, если бы потом ей дали поесть и попить.

— Двадцать два умножить на семь будет… сто пятьдесят шесть… наверное…

Глава 44

Темнота, полная запахов! Смесь запахов, каждый из которых был приемлем сам по себе, но вместе они порождали невыносимую симфонию ароматов, туманящую разум. С каждым вдохом в его легкие проникали мельчайшие частички пыли и оседали там. Как ни старался, он не мог вдохнуть достаточно воздуха, и дыхание обернулось мукой, забирая силы. Но в то же время оно отвлекало его от ужасов, царивших вокруг. Здесь не было места свету, ибо тут простиралось царство сил, чувствовавших себя хорошо лишь в темноте. По сути своей они были темны, и потому единственным устремлением их была борьба со светом. Давным-давно они поселились в этом погребе, и никто и ничто не сможет изгнать их отсюда.

Кроме хрипа собственного дыхания он слышал кое-что еще: тихие, затаенные звуки, шорохи и шуршание, шипение и похрустывание. Тьма порождала этих созданий. Они не были огромны, у них не было мощных когтей и клыков, нет, но они были мелкими и подвижными, могли кусать и царапать, вселяя больше ужаса в его душу, чем все демоны мира тьмы вместе взятые. Ибо они были повсюду и нигде, они не показывались, существуя лишь в пространстве слышимого. Они становились все храбрее, подбирались все ближе, жадно вдыхали запах того, кто отважился вторгнуться на их территорию. Они еще соблюдали осторожность, но это ненадолго. Он не знал, когда и откуда они нападут — а они нападут! И это вызывало в нем панику, столь сильную, что сознание помутилось. Оставалась лишь неопределенная, размытая часть души, еще не поглощенная страхом. Но и эта часть уже умирала.

Как отец мог сотворить с ним такое?

Он же не сделал ничего плохого. Ну подразнил немного этих дурацких кроликов, потыкал в их клетку палкой, чтобы они побегали туда-сюда, а не сидели на месте, жирея. Он же не причинил им боли!

Но все мольбы о прощении были тщетны. Под суровым взглядом матери отец запер его в подвале. И ему придется оставаться здесь, пока его не выпустят.

«Нельзя мучить живое создание ради собственного удовольствия! — заявил ему отец. — И пока ты этого не поймешь, останешься здесь!»

И вот он сидит тут. Он давно уже все понял, честно-честно! Он больше не станет мучить кроликов! Вот только он не мог сказать это отцу, не мог докричаться до него через плотную деревянную дверь.

А они смотрели на него!

Глаза, так много глаз, уставившихся на него из темноты. Глаз, черных, как сама тьма. Им не нужен свет, чтобы видеть. Он чувствовал их, эти тысячи глаз, чувствовал, как их взгляды обжигают его кожу.

Он хотел выбраться отсюда! Он уже раскаялся в содеянном! Он больше никогда не поступит так! Папа должен выпустить его!

Эти глаза… глаза… Они пронзали его плоть, дробили кости, проникали в душу. Они видели его насквозь, нагого, беззащитного, видели образы в его душе, которые никто и никогда не должен был увидеть…

Темный туман забвенья постепенно развеялся. Он по-прежнему ничего не видел боковым зрением, но в центре уже поплыли черно-красные круги, перемежавшиеся крупинками оранжевого. И сквозь эти яркие пятна он мог выглянуть в окружающий мир. Слух тоже постепенно восстанавливался. Яд мамбы еще действовал на его тело, но уже начал разлагаться благодаря противоядию. Шприц с антидотом всегда хранился в маленьком холодильнике рядом с террариумом, всего в паре шагов от заслонки, не дальше.

Змея укусила его в лицо, не в ногу или руку — так яд действовал бы дольше — нет, ей нужно было цапнуть его за щеку. У него была минута, максимум две, на то, чтобы принять противоядие. Эта тварь чуть не убила его! Он успел сделать два шага к холодильнику, а потом ноги подогнулись: мышцы отказывались повиноваться.

Открыть дверь холодильника было чудовищно трудно, но он справился с этим. Вколов противоядие себе в ногу, он сумел переползти через порог и закрыть за собой дверь. А потом его поглотила тьма.

Сквозь узкое окно под потолком коридора падал свет. Свет солнца. Значит, он всю ночь провалялся тут в беспамятстве.

Который сейчас час? Вчера он снял часы, когда мыл руки, значит, нужно добраться до гостиной или кухни, чтобы это выяснить.

Он с трудом поднялся на ноги. Ощущения были мучительными — мышцы затекли, и, как только он попытался встать, ноги свело судорогой.

Нужно было срочно выпить молока, оно помогало нейтрализовать яд, а еще принять таблетку с концентратом микроэлементов. Его шатало. Наконец он сумел разглядеть дверь на кухню. Он успел сделать два шага по коридору, когда оглушительным громом взорвался звонок. Кто-то стоял у двери! Кто мог прийти сюда? Такого раньше не случалось. Или уже настолько поздно?

Превозмогая боль, он дошел до кухни и замер на пороге, глядя на часы над мойкой.

Без четверти десять!

Он должен был открыть магазин пятнадцать минут назад. Лавка всегда начинала работать в половине десятого, каждый день на протяжении многих лет. И при этом неважно, что утром клиенты сюда не заглядывали. Так почему же именно сегодня кто-то решил позвонить в дверь?

Пасьянс, нужно поскорее разложить пасьянс. Аккуратно, упорядоченно, шестерки к шестеркам, валеты к валетам.

Опять звонят!

Ну почему этот мир не может оставить его в покое? Что он им сделал? Столько стресса за последние дни! Все началось с того, что он наконец воплотил свой план в действие и взял себе новенькую.

Он был неосторожен? Но он же все сделал правильно!

В дверь опять позвонили, и он направился к окну кухни, выходившему на улицу. Оттуда можно было увидеть, кто стоит перед дверью.

Женщина. Какая-то толстая старуха с короткими темными волосами. Что ей здесь нужно? Боковое